Петр Северов - Морские были Страница 9

А давно ли водил Козыревский казаков на непокорные племена, давно ли голос его, как труба, гремел в жарких и яростных схватках!..

Веселый человек! Он мог и петь и плясать перед боем. Где-нибудь в малом острожке, когда горстка израненных казаков отражала неистовые атаки воинов сибирских племен, он мог шутить и смеяться, рассказывать истории, от которых, бывало, не выдержит, улыбнется самый суровый сибиряк.

Смел и остр был Козыревский на слово. Казалось, нисколько не страшился он облеченных властью приказчиков, не боялся самого якутского воеводы, а если припугивали его царем, - насмешливо улыбался: царь-то, дескать, за тридевять земель, а я сам здесь себе начальник.

Неспроста же ходили упорные слухи, что был он замешан в убийстве сурового и властного Атласова, первого камчатского приказчика и первого землепроходца, открывшего и исследовавшего этот далекий край... Сам Козыревский эти слухи с яростью опровергал, называя их клеветой недругов и злым наветом. Но стоило присмотреться к беспокойному есаулу, увидеть, как искал он опасностей и шел им навстречу, стоило послушать его разговоры, чтобы невольно подумалось: отчаянная голова, пожалуй, на все способен этот человек...

Как же случилось, что бравый есаул стал вдруг "иноком Игнатием"? Само это звание для тех, кто знавал Козыревского, было и странным и смешным. Где-то в одиночной монашеской келье, скучный, с тоненькой свечкой наедине, сидел он теперь без сабли, без трубки, без табака, сидел над тоскливой церковной книгой.

Книга сообщала: "Инок наречется, понеже един беседует к богу день и нощь".

Козыревский устало почесывал затылок, тяжело вздыхая и с нетерпением поглядывал на узенькое окошко, где в виде четырех крестов чернела прочная железная решетка. Иногда он спрашивал у самого себя: монастырь это или тюрьма? Ежели тюрьма, - пусть так бы ему и сказали. А если монастырь, то неужели нельзя сделать здесь жизнь повеселей?

Какой разговор с богом может быть у казака, привыкшего к вольной жизни, к дальним походам с опасностями на каждом шагу! Пускай уж беседуют сколько хотят настоящие монахи. Им нравится такая скучная жизнь: безделье от завтрака до обеда, от обеда до ужина... Только бы выйти Козыревскому из кельи, да спуститься на берег, да поднять над судном парус, а там - и трава не расти!

Но монахи смотрят за ним неусыпно и еще справляются с ядовитым участием:

- Как братец Игнатий почивал?..

- На этот счет не беспокойтесь, - отвечал им Козыревский. - Спал, как тюлень.

- А братец молился сегодня перед обедом?..

- Ровно сто поклонов. Ни больше, ни меньше. Что? Не верите?! Да чтоб я околел!

- Какие греховные речи ведет братец Игнатий! - сокрушенно вздыхали монахи. - Разве можно божиться? Ведь это грех!..

"Братец Игнатий" недобро хмурил брови и отходил в сторону или молчал. Все здесь надоело ему, его тянуло на свободу, туда, где жизнь, скитания, борьба...

Он выходил на моления, будто на работу, - отработал положенное и отдыхай. Быть может, и помирился бы он даже с этой скучищей, но что за отдых без табака?

Бесконечно долгими зимними ночами, когда лютая пурга хохотала и плакала за окном, Козыревский все думал свою думу о вольной волюшке, о бегстве из монастыря.

Иногда в келью неслышно входил настоятель, хитрый, каверзный старикашка со сладенькой улыбочкой и голоском. Он видел инока в одной и той же позе, неподвижно склоненного над книгой.

- Братец Игнатий беседует с богом? - то ли ласково, то ли с издевкой спрашивал настоятель. Тонкие синие губы его еле приметно усмехались.

Козыревский вздрагивал и вскакивал из-за стола:

- Так точно! - отвечал он четко. - Велено было беседовать...

Настоятель заглядывал в раскрытую страницу и скорбно вздыхал:

- А что же братец Игнатий все время девятую страницу читает? Вот уже два месяца минуло, а страница все время девятая, братец...

- А чтоб лучше запомнить, как он там, инок этот самый, наречется, уверенно говорил Козыревский, пытаясь изобразить смирение на лице.

- Грешен, братец Игнатий, очень грешен! Надобно больше тебе молиться, нудно и однотонно гнусавил старичок. - Триста земных поклонов сегодня, братец... не много ли?

- Да уж ладно, - равнодушно соглашался Козыревский. - Как-нибудь отмахаю и триста... Дела-то другого все равно нет.

Настоятель неслышно уходил из кельи, и Козыревский снова возвращался к своей думе. В эти долгие недели и месяцы одиночества вся прежняя, беспокойная, скитальческая жизнь как будто проходила перед его глазами...

... В 1701 году, когда Ивану Козыревскому едва исполнился двадцать один год, якутский воевода Траурнихт отправил его вместе с отцом на Камчатку. Воевода не спрашивал согласия. Он только небрежно кивнул старшему Козыревскому:

- Ты помнишь, как сюда попал?

- Мой отец был пленный поляк, - ответил Петр Козыревский.

- Твой отец воевал против русского царя Алексея Михайловича, - напомнил немец-воевода. - Ты стал казаком, и это большая честь. Теперь и ты, и твой сын должны показать, насколько достойны вы этой чести. На Камчатке непокорствуют племена. Ступайте туда с казаками и приведите их в подданство России...

В жестоком неравном бою с воинственным племенем олюторцев старший Козыревский был убит. Сын отнес его на высокий холм, снежной вершиной поднимавшийся над океаном, сам вырыл могилу и похоронил отца. Над замшелым камнем, положенным в изголовье, поклялся он сражаться, пока не сложат оружие непокорные племена.

Но не знал Козыревский, откуда грозила ему наибольшая беда... А беда все время была рядом, ходила с ним в далекие походы, делила корку хлеба, соль, порох и табак, притворялась верным другом. Был это Данила Анциферов, человек смелый, волевой и решительный. Даже казаки из его отряда, люди не особенно ценившие жизнь, называли Данилу "лихой головушкой" и "отпетым".

Козыревский почитал отвагу выше всех других добродетелей или заслуг. Поэтому и стали они друзьями. А когда служилые люди сначала вполголоса, исподволь, а потом все громче и наконец совсем открыто стали роптать на Атласова, что-де забрал он всю присланную из Якутска подарочную казну и что ведет он втайне какие-то переговоры с камчадальскими вожаками, Анциферов оказался главным подстрекателем к бунту.

Козыревский понимал, что Атласов имел все права вести переговоры с камчадальскими князьками. Путь казаков от севера до юга Камчатки был пройден в тяжелых битвах с туземными племенами. Слишком много потерял Атласов воинов на трудном этом пути. Он не упускал ни малейшей возможности мирно договориться с племенами. И в этих его переговорах Анциферов заподозрил предательство.

Такое жестокое и несправедливое подозрение Атласов мог бы развеять тремя-четырьмя словами, однако он считал унизительным для себя объясняться с бунтовщиком Анциферовым.

Обстановка в Верхне-Камчатском остроге, где находился Атласов, накалялась с каждым днем. Атласов же оставался спокойным. Он даже смеялся Анциферову в лицо,

- Погоди, Данилушка, погоди... Скоро придет подмога мне из Якутска, и я тебя вздерну, мил друг, на дыбу.

Анциферов знал, что суровый Атласов напрасно не станет бросаться словами. Он решил действовать. Но кто же будет его верным помощником в этих делах? Анциферов спросил у Козыревского:

- Ты слышал, Иван, приказчикову похвальбу? И мне, и тебе грозит он дыбой.

- И мне? - удивился Козыревский. - Это за верную службу я за то, что отца я потерял? Нет, быстро сокол летит, а пуля еще быстрее!..

В тот день десять служилых людей с пищалями и пиками на изготовку вошли в дом Атласова и вывели приказчика на крыльцо.

- В тюрьму! - скомандовал Анциферов.

Долгим, холодным и пристальным взглядом Атласов глянул ему в глаза:

- Умереть тебе в мучениях и в позоре, - сказал он. - Слово мое сбудется. Все вы, казаки, свидетели...

Анциферов засмеялся:

- Кто первый из нас умрет - это мы скоро увидим. А пока ступай под стражу, арестант!

Наверное, среди взбунтовавшихся казаков все же были у Атласова верные друзья. Темной ночью бежал он из тюрьмы и вскоре появился в Нижне-Камчатском остроге.

Анциферов был и взбешен и напуган.

Я говорил вам: убить его - и челу конец. Теперь-то он обязательно помстится!

- А если за Атласова помстится другой приказчик? - спросил кто-то из казаков.

- Убить и того.

- А если третий?

- И третьего...

У Данилы Анциферова были свои обширные планы. Он знал, что теперь уж ему несдобровать. Одно только слово - бунтовщик - было приговором к смерти. Но ведь Камчатка - огромный, необжитый край. Мало ли в этом краю глухих, медвежьих углов, где можно укрыться на долгие годы?

Атласов не слышал казачьего приговора. Его зарезали спящим. Другой приказчик - Осип Липин - тоже был зарезан, третьего - Петра Чирикова схватили, заковали в кандалы и утопили в море.

Так Данила Анциферов, ставший кровавым злодеем, навсегда отрезал себе и своим сообщникам дорогу к возвращению на Русь.