Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе) Страница 9

- Назовем это иначе. Заем. Я даю пани денег взаймы, а потом позабочусь, чтобы...

- Я не нуждаюсь ни в каких деньгах. У меня их достаточно.

Правду говорили казаки, что пани спесивая. Но не станешь же расспрашивать, откуда у нее деньги и почему она такая оборванная, если их у нее вдоволь. Готов был уже пожалеть о недопитой рюмке, оставленной на столе у Сомков, впутывая себя еще больше в это глупое приключение.

- Значит, пани отталкивает мою дружескую руку?

Она молчала.

- Я должен уйти отсюда?

Она снова молчала. Что-то в ней переламывалось болезненно и тяжко, но, когда наконец откликнулась, это был не голос, а сама боль и страдание:

- Минуточку, пане сотник.

Я почувствовал, что она на грани потери сознания, и тут же шагнул в темноте навстречу ей: пани Раина уже падала, не думая, поддержит ли ее кто-нибудь или нет. И упала мне на руки, рыдая:

- Спасите нас, пане сотник, иначе погибнем здесь... Заберите нас отсюда, вывезите куда-нибудь... лишь бы только отсюда, лишь бы только подальше отсюда...

И так сквозь всклипывания, урывками, сдавленным голосом, подавляя стыд и угнетенность, рассказывала мне о своей маленькой Рене, именно так ее звали, настоящее имя которой - Матрегна, а уже отсюда - Регна - Реня, у нее, собственно, у пани Раины, было имя Регина - Рейна, которое люди произносили как Раина. Родители были весьма амбициозными, амбициозность передали в наследство и ей, а кому теперь нужны ее амбиции.

Маленькая Реня была девочка как девочка - глупенькая и беззаботная. Любимица отца, который из своих постоянных странствий привозил Рене конфетки или ленточки и кораллы. Потом они стали замечать, будто у Рени ленточек и кораллов больше, чем их дарит отец, но не придали этому значения, и только лишь после гибели мужа она, пани Раина, с ужасом убедилась, что кто-то продолжает дарить маленькой безделушки, а потом Реня и вовсе убила ее, заявив, что у нее есть немало денег для своей мамочки, чтобы та не жила так нищенски и она могла бы поддержать свое шляхетство. Какое шляхетство с такими проклятыми деньгами? Раина допытывалась у дочери, но, не допытавшись, вынуждена была прибегнуть к недозволенным действиям: подглядывать и следить за дочерью, - и она выследила! Реня каждое утро бегала на Переяславский базар, на это торжище, которое так расцвело с началом золотого спокойствия для вельможного панства и простой шляхты. Когда-то здесь были одни лишь мелкие торговцы, в маленьких лавочках и тесных палатках, теперь приезжали отовсюду, из самых отдаленных стран, везли ткани, кожу, оружие, вина. Армяне, греки, валахи, татары, даже турки, бродяги, проходимцы, обманщики, бесчестные и бессердечные, готовые продать и родного отца, готовые содрать кожу с человека, лишь бы только иметь барыш, наживу, прибыль. И уже все старые, потертые, ничтожные, а гребут деньги так, будто хотят забрать их с собой в могилу, и глаза у всех такие ненасытные, жадные, что потопили бы в себе весь божий мир. Маленькая Реня бегала на торжище не для того, чтобы смотреть на отвратительные рожи чужеземцев. Палатки с бубликами, калачами, пряниками, украшениями - вот где она вертелась. И что же в этом недозволенного? Но однажды после ночного дождя вся базарная площадь покрылась лужами и лужицами. Реня должна была перепрыгивать через одну из них и, чтобы не забрызгать новое платьице, приподняла обеими руками подол так, что сверкнуло ее тело, и тоже ничего в этом целомудренном жесте не было, но увидел какой-то укутанный в чалму купец, подозвал девочку и дал ей красивую безделушку. Когда она пришла на базар снова, тот, в чалме, снова подозвал ее и показал, чтобы подняла платьице, а сам уже держал в руке еще более привлекательную безделушку. Реня не могла понять, чего от нее хотят, тогда купец позвал кого-то на помощь, и тот сказал: "Купец просит, чтобы ты перепрыгнула лужу". - "Но ведь луж сегодня нет!" - удивилась Реня. "Все равно. Сделай так, будто ты перепрыгиваешь лужу, и получишь от купца подарок". Тогда она прыгнула, но не подняла платьице, и старый развратник закричал, что не так, а его помощник сказал Рене, что она должна оголить ножки, когда прыгает. Это увидели и другие купцы, их там было огромное множество, и все старые, с жадными взглядами, замшелые и похотливые. Они наперебой просили Реню "прыгать для них через лужицы", она прыгала и получала от них всякие безделушки, а потом и деньги, и с каждым днем все больше. Какой ужас! И теперь она, пани Раина, в отчаянии еще большем, чем от смерти мужа, ведь под угрозой самое дорогое, что у нее есть: целомудрие ее маленькой доченьки, ее чистота и неприкосновенность. Ведь разве может быть чистой девочка, когда ее оглядывало столько взглядов, когда столько алчных глаз грязно ползало по ее непорочному телу!

Рука моя тяжело легла на рукоятку сабли, уже перед глазами у меня метались перепуганные ничтожные купцы, летели шалевые пояса, украшенные серебром и золотом, сорочки из плотного полотна, суконные и парчовые кафтаны, свиты с разрезными рукавами и капюшонами, конские и воловьи шкуры, овечьи меха, двусечные ножи, кольчуги, конская сбруя, переворачивались палатки, горели лавочки - кара соблазнителям и развратникам, кара, кара!

Но я должен был оставить саблю в покое и мысли о наказании развратников тоже: купец неприкосновенен, как и посол, и просят ведь у меня не наказания, а спасения.

- Могу отвезти пани в Киев и там как-нибудь устроить.

- Это еще страшнее, чем Переяслав.

- Может, в Чигирин?

- Разве это не одно и то же, что и Переяслав? Я готова замуроваться в монастыре, лишь бы только спасти дитя.

- Не знаю, как и говорить, пани Раина, но не имею ничего другого, кроме убежища у себя на хуторе в Субботове. Место тихое и уединенное, лишь моя добрая семья да несколько подсоседков, люди благородные и ласковые.

Она согласилась с радостью, и я тоже почувствовал облегчение, и никто из нас не ведал тогда, что будет потом, во что обернется это ночное странное соглашение. Но кто же может смотреть сквозь годы и века? Все сомнения, все жалобы на хаос, на почти незаметные благоначала в человеческой истории происходят из-за того, что люди напоминают путника, углубленного в печаль сущего, и наблюдают лишь весьма небольшой отрезок пути. Подняться над миром, охватить взглядом просторы, эпохи прошлые и будущее, подумать над тем, что такое истина и разум, - только тогда не будет для тебя тайн нигде и ни в чем, но кем же надо быть, чтобы подняться на такую высоту? Душа моя тогда еще только готовилась к великому, разум не проникал сквозь все преграды времени, поэтому не мог я знать, что, спасая эту женщину из бездны ее отчаяния, готовлю для себя самого величайшую радость и муку одновременно. Может, буду вспоминать потом и этот двор запущенный, и полуразрушенный дом, и горестно беспомощную пани Раину с ее странной гордостью, и длинную извилистую улицу переяславскую с темными садами над нею, будто оторванными от земли, повисшими в тихом пространстве, словно обители одиноких душ, и себя, незваного (а может, это была только тень?) среди всего этого, и свои неумелые попытки утешить кого-то среди разрушений и предвестий грядущих катастроф.

А может, вспомнится мне эта невинная игра маленькой Матронки во время шляхетского бесславия под Корсунем и Пилявцами, когда чванливое панство позорно бежало от простого казака, и тогда словно бы встала над ними эта девчонка из давно забытых лет переяславских, повторяя невольно и неосознанно скифских жен, которые увидев, что мужья их бегут с поля боя, подняли свои подолы и промолвили: "Куда бежите? Хотите спрятаться туда, откуда вышли?" Скифы тогда устыдились, возобновили битву и победили. А шляхта устроила мне погром под Берестечком. Что это? Странное совпадение истории или пророческий дар, который возродился в девчонке за тысячи лет? Кто ж это знает? Женская душа всегда грешная и всегда великая.

3

В погоне за славой, а не за истиной искажается история, появляются выдумки, сплетни и даже клевета. Никчемная леность современных мне летописцев, щуплые казацкие реестрики, навеки утраченные мои диариуши и универсалы - такой предстает моя история. А что было до этого? Были ли на Украине прославленные фамилии, древние роды, великие имена? Или только степи и печаль без края? Меня и самого до Желтых Вод вроде бы и не было, будто я и не рождался еще. Был толпой безымянной, был светом, не выделялся, не обособлялся от него. Был я или не было меня? Все равно.

И слава шла ко мне неторопливо, колеблясь и пошатываясь, сама еще не ведая, кому должна принадлежать.

Слава за разум. Капризнейшая, неуловимейшая и медлительнейшая. Такая медлительная, что часто успевает лишь на твои поминки, как и милосердие. Властелинов прославляет их положение, богачей - богатства, полководцев победы, убийц - жестокость. Эти славы летают на крыльях золотых или черных, а у славы от разума крыльев нет, она не умеет охватывать сразу одним взмахом все земли, а странствует от человека к человеку, осмотрительно выбирая только самых доверенных, только посвященных, минуя неразумных и забитых, продвижение ее слишком нерешительное и неопределенное, иногда она возвращается назад, иногда топчется на месте, она медлительнее черепахи и беспомощнее Ахилла, единственное ее преимущество над всеми разновидностями славы - постоянность и вечность. Другие сверкают и угасают, очаровывают яркими огнями, а затем тускнеют и покрываются серым пеплом, сжигая все вокруг, сгорают сами бесследно, а слава от разума горит тихо, но упорно, разгораясь все сильнее и сильнее, рождая в своем огне высокую истину, - и что же может быть на земле дороже?