Фрэнсис Гарт - Гэбриель Конрой Страница 9

То, что Филип хранил глухое молчание о себе и об обстоятельствах своей жизни, было вполне в его характере и потому не вызвало ни удивления, ни подозрения у его друга. Доктор был счастлив, что встретил Филипа и может теперь снова общаться с человеком своего круга и воспитания; остальное его мало интересовало. Он гордился своим приятелем и был весьма доволен впечатлением, которое Филип произвел на этих грубых, необразованных людей, с которыми доктор - в силу демократического обычая, господствующего на неосвоенных окраинах страны, - должен был общаться как равный с равными. Филип же с юных лет привык, что его друзья гордятся им. Он даже ставил себе в заслугу, что редко использует это обстоятельство в личных интересах. Сейчас он подумал, что если поведает доктору, что был одним из обитателей Голодного лагеря и доверит ему историю своего бегства с Грейс, тот наверняка восхитится его отвагой. От подобных мыслей пробудившиеся было угрызения совести стали быстро затихать.

Дорога шла через Моньюмент Пойнт, мимо раскиданной пирамиды. Филип уже проезжал здесь по пути в каньон и сделал из разыгравшейся трагедии некоторые полезные для себя выводы. Он счел, что теперь свободен от обязательств, которые дал покойному ученому. Все же, чтобы развеять оставшиеся небольшие сомнения, он спросил:

- Насколько ценны эти рукописи и коллекции? Нужно ли их спасать?

Доктор уже давно тосковал по достойной аудитории, перед которой мог бы блеснуть своим скептическим взглядом на жизнь.

- Хлам! - сказал он небрежно. - Останься бедняга жив, быть может, коллекции и пригодились бы ему, дали бы повод потщеславиться. А так я не вижу в них ничего, о чем стоило бы сожалеть.

Тон этих замечаний напомнил Филипу безапелляционный тон самого доктора Деварджеса, и он сумрачно усмехнулся. Когда всадники подъехали поближе, они увидели, что и природа усвоила циническую точку зрения по обсуждаемому вопросу. Металлический ящик едва виднелся из-под снега, ветер далеко разметал листки рукописи, и теперь едва ли кто смог бы догадаться, что раскиданные камни были когда-то сложены в правильную пирамиду.

9. СЛЕДЫ ИСЧЕЗЛИ НАВСЕГДА

Палящее майское солнце уже разогрело глинобитные стены Сан-Рамонского _пресидио_ [укрепленные пункты с гарнизонами, учрежденные испанскими колонизаторами в XVIII столетии для подавления местного индейского населения; после американо-мексиканской войны и захвата Калифорнии американцами в 1848 году пресидио утратили свое военное и административное значение], зажгло ярким пламенем красную черепицу на крыше, накалило задний двор и заставило мулов и _вакеро_ из только что прибывшего каравана отступить в тень длинной балюстрады, когда секретарь почтительно потревожил команданте [командующий гарнизоном (исп.)], вкушавшего в низенькой отгороженной комнатке рядом с караульным помещением свою обычную сиесту. За все тридцать лет это был первый случай, чтобы команданте потревожили в часы дневного отдыха. "Язычники!" - было первой его мыслью, и рука потянулась к верному толедскому клинку. Но, увы, как раз сегодня повар забрал на кухню толедский клинок, чтобы переворачивать тортильяс [маисовые лепешки], и дон Хуан Сальватьерра удовольствовался тем, что строго спросил секретаря, что случилось.

- Сеньорита... американка... хочет видеть вас немедленно.

Дон Хуан снял черный фуляр, которым он имел обыкновение повязывать свою седую голову, и принял сидячее положение. Но не успел он полностью перевоплотиться в официальное лицо, как дверь медленно отворилась и в комнату вошла молоденькая девушка.

На девушке было грубое поношенное платье с чужого плеча: ее кроткие глаза запали, а длинные ресницы были влажны от слез; печаль выбелила ей щеки и проглядывала в горькой складке совсем юных губ, но при всем том девушка была так хороша, так по-детски невинна, так беспомощна, что команданте сперва вытянулся перед ней во весь свой рост, а потом склонился в глубоком поклоне, почти что коснувшись рукою пола.

Как видно, благоприятное впечатление было взаимным. Увидав долговязого старика с благородной осанкой и сразу приметив серьезные, добрые глаза команданте, освещавшие верхнюю половину его лица (в нижней господствовали черные с проседью усы), юная посетительница преодолела свою робость, всплеснула руками, с плачем кинулась вперед и упала на колени у его ног.

Команданте попытался было ласково поднять ее, но девушка осталась стоять на коленях.

- Нет, нет, выслушайте меня. Я бедная, одинокая девушка. Несчастная, бездомная! Месяц тому назад я оставила свою умирающую от голода семью в горах и отправилась искать помощи. Мой... брат... пошел со мной. Бог смилостивился над нами; после долгих изнурительных странствий мы пришли в хижину траппера; он накормил нас, дал нам приют. Филип... мой брат... пошел обратно в горы, чтобы спасти остальных. Он не вернулся. О сударь, он мог погибнуть, быть может, все они погибли. Один бог знает! Уже три недели, как он ушел, целых три недели! О, как тяжко быть столько времени одной среди чужих людей. Траппер пожалел меня, сеньор. Он сказал, чтобы я пошла к вам просить помощи. Сможете ли вы мне помочь? О да, я знаю, вы поможете. Вы разыщете их, моих друзей, мою маленькую сестренку, моего брата!

Выждав, пока девушка окончит свою речь, команданте ласково поднял ее и усадил в кресло рядом с собой. Потом он обернулся к секретарю, и тот ответил на его немой вопрос несколькими торопливыми фразами по-испански. С глубоким разочарованием девушка увидела, что ее речь осталась непонятой. Когда она повернулась к секретарю, через которого ей надлежало беседовать с команданте, в ее глазах промелькнула ожесточенность, новая черта характера, прежде совсем ей несвойственная.

- Вы американка?

- Да, - коротко ответила девушка. Как это бывает порою с женщинами, она почувствовала к секретарю-переводчику инстинктивную непреодолимую антипатию о первого взгляда.

- Сколько вам лет?

- Пятнадцать.

Коричневая рука команданте поднялась сама собою и погладила кудрявую головку.

- Как зовут?

Девушка смутилась и взглянула на команданте.

- Грейс, - ответила она, а потом, чуть помедлив и глядя с вызовом прямо в лицо секретарю, добавила: - Грейс Эшли.

- Назовите кого-нибудь из тех лиц, с кем вы путешествовали, мисс Грэшли.

Грейс задумалась.

- Филип Эшли, Гэбриель Конрой, Питер Дамфи, миссис Джейн Дамфи, сказала она.

Секретарь открыл бюро, вынул какой-то печатный документ, развернул его и углубился в чтение. Затем, сказав: "Bueno" [отлично (исп.)], вручил его команданте. "Bueno", - промолвил и команданте, бросая на Грейс ласковый взгляд.

- Спасательная партия, вышедшая из Верхнего пресидио, обнаружила лагерь американцев в Сьерре, - сообщил секретарь унылым голосом. - Здесь указаны их имена.

- Ну да! Конечно! Это наш лагерь!.. - радостно воскликнула Грейс.

- Не знаю, - сказал секретарь с сомнением в голосе.

- Наш! Конечно, наш! - настаивала Грейс.

Секретарь снова прочитал бумагу и сказал, глядя на Грейс в упор:

- Здесь нет имени мисс Грэшли.

Кровь прихлынула к щекам Грейс, она опустила глаза. Потом подняла умоляющий взгляд на команданте. Если бы старик понимал, что она говорит, она, ни минуты не колеблясь, бросилась бы ему в ноги и призналась бы в своем невинном обмане. Но объясняться через секретаря ей было невмоготу. Поэтому она несмело попыталась отстоять свою позицию.

- Возможно, что моего имени нет случайно, - сказала она. - Поищите имя Филипа, моего брата.

- Да, Филип Эшли здесь есть, - сумрачно сказал секретарь.

- Значит, он жив и здоров, не правда ли? - вскричала Грейс, позабыв от радости только что пережитый стыд.

- Его не нашли, - сказал секретарь.

- Не нашли? - повторила Грейс с широко раскрытыми от ужаса глазами.

- Его не оказалось на месте.

- Ну да, - сказала Грейс с нервным смешком. - Ведь он ушел со мной. Но потом он вернулся, пошел назад.

- В день тридцатого апреля Филипа Эшли там не было.

Девушка заломила руки и застонала. Все ее прежние страхи отступили перед новым ужасным известием. Обернувшись к команданте, она бросилась на колени.

- Простите меня, сеньор, у меня не было в мыслях ничего дурного, клянусь вам! Филип не брат мне, он мой друг, нежный, любящий друг. Он просил меня принять его фамилию, - бедный мой друг, увижу ли я его когда-нибудь?! - и я вняла его просьбе. Нет, я не Эшли. Не знаю, что написано в вашей бумаге, но там должны быть имена моего брата Гэбриеля, моей сестренки, многих других. Ради бога, сеньор, ответьте, живы они или нет? Ответьте мне... потому, что я... я - Грейс Конрой.

Секретарь успел тем временем сложить свою бумагу. Теперь он снова развернул ее, поглядел еще раз, уставился на Грейс, потом, отметив ногтем какое-то место в документе, передал его команданте. Мужчины переглянулись, команданте закашлялся, встал с кресла и отвернулся, избегая умоляющего взгляда Грейс. Когда секретарь по приказу команданте вручил ей бумагу, девушка почувствовала, что холодеет от ужаса.