Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности - Михаил Павлович Одесский Страница 10

в криминальной среде, подразумевали, как известно, ответственность. У Бендера — именно такая. Прежде всего, посредством изображения Наполеона указывалось: носитель татуировки давно стал мастером в своей «специальности» и намерен оставаться профессиональным преступником. «Кружка» же — многозначный каламбурный намек. Термин «круглое» обозначал деньги. «Кружева», соответственно, ложь. Отсюда и «кружить восьмерки» — обманывать. Но «кружкой» называли и камеру предварительного заключения, и любую тюремную камеру. Татуировка Бендера сообщала представителям криминальной среды, что он — опытный мошенник, привлекавшийся к уголовной ответственности.

Игра аллюзиями

Бесспорная принадлежность Бендера к уголовному миру, однако, вызывала неприятие критиков и литературоведов, акцентировавших черты персонажа, выделяющие его из криминальной среды. В частности — «интеллигентность». Так, Я.С. Лурье настаивал, что Бендер — «интеллигент-одиночка, критически относящийся к окружающему его миру»[40].

Исследователь утверждал, что если в «Двенадцати стульях» великий комбинатор еще «грубее и примитивнее, это авантюрист по преимуществу», то в «Золотом теленке» — «веселый и умный человек, вместе с нами шествующий по обществу, сложившемуся в начале 1930-х гг., и вместе с нами смеющийся над этим обществом»[41].

Перефразируя известный афоризм С.Д. Кржижановского, можно сказать, что Бендер — не просоветский, не антисоветский, а внесоветский. Он отнюдь не простой рецидивист-уголовник, но дерзкий и умный интеллектуал, близкий авторам и фиксирующий авторскую точку зрения. Причем как во втором романе, так и в первом. Эффект, возможно, достигается тем, что образ великого комбинатора манифестирует признаки не только реальности, но литературной игры. По удачному выражению М. Каганской и 3. Бар-Селлы, «читатель упорно не обращал внимания на самую удачную комбинацию Великого комбинатора — комбинацию цитат»[42].

В этом ракурсе уместно обратиться к вопросу о прототипе Бендера. Согласно наиболее распространенной версии, «канонизированной» В.П. Катаевым в мемуарах «Алмазный мой венец», прототип — некий Осип-Остап Шор, брат поэта Анатолия Фиолетова[43].

Катаев утверждал: Все «…без исключения» персонажи романа «Двенадцать стульев» «написаны с натуры, со знакомых и друзей, а один даже с меня самого, где я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: “Мусик, дай мне гусик” — или что-то подобное. Что касается центральной фигуры романа Остапа Бендера, то он написан с одного из наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое»[44].

Характеристика была дана подробная. По словам мемуариста, внешность Остапа «соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником. Бандиты поклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине полосатый двуспальный матрац».

Согласно Катаеву брат-сыщик, ночью придя на конспиративную квартиру преступников, сообщил, что убили они поэта. В свою очередь, убийца признал, что совершил ошибку и готов искупить ее смертью. Затем Остап пил вместе с преступниками неразбавленный спирт, таким образом справив поминки. И ушел ранним утром, «с тем, чтобы снова начать борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами».

Сюжет, конечно, эффектный. Краеведами и комментаторами уже давно установлено, кто был братом убитого поэта. Считается, что описан мемуаристом О.Б. Шор, только не старший он, а младший брат.

Несовпадения здесь не исчерпываются вышеуказанным. Неизвестно, служил ли «в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом» тот, кого принято считать прототипом центрального персонажа дилогии. По крайней мере, документы, с его службой в подобной организации связанные, не обнаружены. Однако известно, что сам Фиолетов был сотрудником так называемой державной варты — созданной в 1918 году при гетмане П.П. Скоропадском полиции независимой Украины. Сыщиком был. И убит в 1919 году не по ошибке, а буквально «при исполнении служебных обязанностей»[45].

Вероятно, одной из причин, побудивших Катаева выдумать этот сюжет, было стремление напомнить о погибшем друге-поэте. Такой прием неоднократно использован мемуаристом, что отмечено комментаторами. А в какой мере Осип-Остап похож на Бендера — трудно судить.

Но даже если очень похож, это мало что меняет в аспекте интерпретации романа. Коль скоро все персонажи написаны с натуры, «со знакомых и друзей», узнаваемых только представителями весьма «узкого круга» других «знакомых и друзей», так это относится скорее к психологии творчества или шуткам, уместным разве что в ходе «капустника». Иное дело, когда в качестве прототипа выбрана фигура, предсказуемо опознаваемая многими читателями. Отсюда с необходимостью следует: авторам в силу каких-либо причин было важно, чтобы читатели опознали прототип. В данном же случае можно сказать, что некоторые черты Бендера позволяют считать прототипом «центральной фигуры романа» самого Катаева[46].

Ко второй половине 1920-х годов угадать в Бендере сходство с Шором (если оно было) могли только несколько одесских литераторов. Аналогично лишь несколько друзей и близких знакомых Катаева могли узнать его домашние шутки, воспроизведенные Брунсом. Зато сходство Бендера и Катаева было заметно многим осведомленным читателям и в конце 1920-х годов, и позже.

Речь идет не только о сходстве внешнем (хотя именно Катаев был атлетически сложен — подобно Бендеру и в отличие от Брунса). Имеется в виду сходство, обнаруживаемое на уровне текстуальном. Так, васюкинские приключения Бендера и Воробьянинова связаны с катаевским рассказом «Лекция Ниагарова». Рассказ вошел в сборник «Юмористическая иллюстрированная библиотека журнала “Смехач”». Изданный в 1926 году сборник был весьма популярен. Герой рассказа читает в московском Политехническом музее платную лекцию о «междупланетном сообщении» — название, перекликающееся с названием главы «Междупланетный шахматный конгресс». Ничего по существу вопроса он сказать не может, однако деньги уже собраны кассиром-соучастником, и лжелектор начинает, копируя манеру маститых ученых: «В сущности, господа, что такое между планетное сообщение? Как показывает само название, междупланетное сообщение есть, я бы сказал, воздушное сообщение между различными планетами и звездами. То есть безвоздушное. В чем же, господа, разница между воздушным сообщением и безвоздушным? Воздушное сообщение — это такое сообщение, когда сообщаются непосредственно через воздух. Безвоздушное сообщение — это такое сообщение, когда сообщаются без всякого воздуха». Далее самозваный специалист пытается рассказывать анекдоты, откровенно дерзит оппонентам и убегает от возмущенной публики, требуя, чтобы сообщники выключили в зале свет и погрузили «кассу на извозчика». На следующий день Ниагаров, хоть и побитый, но отнюдь не унывающий, заявляет, что готов читать лекции на любую тему, лишь бы «кассир был свой парень и извозчик не подвел». Амбициозный бендеровский проект Международного Васюкинского турнира 1927 года — вариация ниагаровской лекции, сеанс одновременной игры тоже завершается дракой и бегством, а роли извозчика и кассира отведены Воробьянинову. Ко всему