По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир» - Наталья Григорьевна Долинина Страница 13

9. Смотр в Браунау

Первая картина войны, которую рисует Толстой, – не сражение, не наступление, не взятие крепости, не оборона даже; первая военная картина – смотр, какой мог бы происходить в мирное время. И с первых же строк, повествующих о войне, даже с первой фразы, Толстой даёт понять, что война эта не нужна народу, ни русскому, ни австрийскому.

«В октябре 1805 года русские войска занимали сёла и города эрцгерцогства Австрийского, и ещё новые полки приходили из России, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау».

Кто мог тогда предполагать, что почти через сто лет в этом самом Браунау родится мальчик, чьё имя проклянёт человечество в двадцатом веке, – Адольф Шикльгрубер. Став взрослым, он возьмёт себе фамилию Гитлер и, забыв уроки Наполеона, поведёт свои войска в Россию…

А пока Браунау – маленький австрийский городок, где находится главная квартира Кутузова и куда собираются русские войска, среди них – пехотный полк, в котором служит разжалованный в солдаты Долохов.

У генерала, командира полка, одна забота: «лучше перекланяться, чем недокланяться». Поэтому усталые солдаты после тридцативёрстного перехода «не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились»; поэтому такую ярость вызывает у генерала неположенный цвет шинели Долохова; поэтому «звуки усердных голосов, перевирая», повторяют приказ:

«Командир третьей роты к генералу! Командира к генералу, третьей роты к командиру!..» И, наконец: «Генерала в третью роту!»

Поэтому генерал кричит на командира третьей роты Тимохина, пожилого заслуженного офицера; называет злосчастную шинель Долохова то сарафаном, то казакином; не без юмора замечает: «Что, он в фельдмаршалы разжалован, что ли или в солдаты?..» – и, распаляясь, утверждаясь в своём гневе, который уже ему самому понравился, останавливается перед наглым взглядом Долохова и его гордым звучным голосом: «Не обязан переносить оскорбления».

Роман Толстого называется «Война и мир», – уже в этом названии контраст, резкое противопоставление будней войны и будней мира; казалось бы, на войне всё иначе, всё по-другому, чем в мирной жизни, и люди проявят себя здесь не так, как в светских гостиных; выступит иная, лучшая их сущность…

Оказывается, ничего подобного. Отчаянный и наглый Долохов остаётся самим собой; в солдатском строю он тот же, что в разгульной компании Анатоля Курагина. Полковой командир, «плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому», не был нам знаком раньше, но на его месте мы легко можем представить себе знакомого нам князя Василия, – он вёл бы себя точно так же, и девиз «лучше перекланяться, чем недокланяться» вполне бы ему подошёл.

Мы ещё не видели на войне князя Андрея, но не можем себе представить, чтобы он испугался генерала, как Тимохин, или был озабочен переодеванием солдат, как генерал. Зато очень легко представить себе Бориса Друбецкого адъютантом командира полка, выполняющим все его бессмысленные требования…

Оказывается, на войне люди проявляют себя так же, как в мирной жизни, – может быть, только ярче выступают их характеры; нет контраста между войной и миром; есть другой контраст: как в мирной жизни, так и на войне одни люди честны, другие – бесчестны и думают не о деле, а о своей выгоде.

Полк прошёл тысячу вёрст из России. Солдатские сапоги разбиты; новую обувь должно было доставить австрийское ведомство и не доставило: полкового командира это заботит мало. Полк не готов к боевым действиям, потому что нельзя воевать босиком, но полковой командир хочет показать главнокомандующему как раз обратное: всё в порядке, полк готов к войне.

Только вот в чём беда: главнокомандующему не этого надо. Кутузов «намеревался показать австрийскому генералу печальное положение, в котором приходили войска из России». Он-то знает, какое значение имеет обувь; после смотра солдаты скажут о нём: «Не… брат, глазастей тебя, и сапоги и подвёртки всё оглядел…»

Всё, что делает и говорит Кутузов, обратно тому, что делает и говорит молодцеватый, несмотря на свою тучность, полковой командир. Кутузов стар; Толстой подчёркивает, что он, «тяжело ступая… опускал ногу с подножки», что голос у него слабый, что шёл он «медленно и вяло». Полковой командир тоже немолод, но старается выглядеть молодым; он неестественен – Кутузов прост в каждом движении, «точно как будто и не было этих двух тысяч людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира».

Тот самый капитан Тимохин, который вызвал гнев полкового командира из-за синей шинели Долохова, привлекает внимание Кутузова:

«– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий…

… В эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что казалось, посмотри на него главнокомандующий ещё несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

– Ещё измаильский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.

И полковой командир… вздрогнул, подошёл вперёд и отвечал:

– Очень доволен, ваше высокопревосходительство». (Курсив мой. – Н. Д.)

Полковой командир озабочен только одним – всегда одним: не упустить случая выдвинуться, понравиться начальству, «перекланяться». Недаром «видно было, что он исполнял свои обязанности подчинённого с ещё большим наслаждением, чем обязанности начальника». Что бы ни происходило он прежде всего думает о том, как он будет выглядеть в глазах начальства. Где уж ему замечать других людей, где ему понять, что капитан Тимохин – храбрый офицер…

Кутузов ведь тоже не всегда был главнокомандующим – но и раньше, когда он был моложе, он умел видеть других людей, понимать подчинённых, поэтому ещё с турецкой войны он запомнил Тимохина. Там, в битве под Измаилом, Кутузов потерял глаз. И Тимохину памятна эта битва: после смотра он ответит полковому командиру, «улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом». (Курсив мой. – Н. Д.)

Что же сказал ему полковой командир и что ответил Тимохин?

«– Вы на меня не претендуйте, Прохор Игнатьич!.. Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвёшь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете…

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан…»

Теперь, после милостивого обращения Кутузова с капитаном, генерал обращается к нему по имени и отчеству, почти лебезит перед ним. А Тимохин? «Да смею ли я!..» Он маленький человек, такой же маленький, как капитан Тушин, с которым мы скоро познакомимся; как Максим Максимыч у Лермонтова. Но на этих маленьких людях держится русская армия – в битве под Шенграбеном Тушин и Тимохин определят успех сражения; оба они