Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску - Адамович Георгий Викторович Страница 14

Ваш Г.Адамович

Напоминаю, что с 15 дек<абря> до 15 янв<аря> я — не в Манчестере, а в Париже.

36

2/ХII<19>55

Дорогой Юрий Павлович

Только что прочел Маркова, а пишу потому, что вчера — посылая Замятина — написал Вам о нем <Маркове> что-то глупое и шаблонно-наставительное.

Его записки — прелесть. Все хорошо (пожалуй, кроме рассуждений в самом конце), все талантливо по-настоящему и человечно по— настоящему. У Вас — очень острое чутье, если Вы его выделили из других ди-пи, довольно благородных. Собственно, эпиграфом к нему надо бы поставить: — Так было, так будет![215]

Я читал как «свое», хотя мы росли совсем иначе, в другой обстановке. Даже про балет и «стеснение в груди» — свое[216]. И еще меня задело, что он, по-видимому, учился на Ивановской, в бывшей «1-й гимназии»[217], где прошло все мое детство, от зубрежки в начале до ночных разговоров о Вагнере и Гейне в конце (и постановка гимназистами Еврипида в переводе Анненского:

По самому сердцу провел ты

Мне скорби тяжелым смычком…

— хотя смычков в Греции не было!)[218]

Очень хорошо, правда[219]

Ваш Г.А.

37

Декабрь 1995?[220] <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Прилагаю «комментарии».

Остальное — на будущей неделе.

Убедительная просьба, как всегда, почти что «sine qua non»: корректуру — хотя бы только для «Комментариев». Они переписаны очень убористо, наверно будут опечатки и ошибки!

Я здесь, в Англии, до 15 декабря. С 16-го декабря — на месяц, приблизительно, — буду в Париже.

Адрес обычный <…>

Всего лучшего

Ваш Г.Адамович

P.S. Комментарии несколько «возмутительного» рода. Напишите, что Вы о них думаете (средняя часть)[221].

38

6/I-<19>56 <Париж>

Дорогой Юрий Павлович

Спасибо за письмо, «заметки читателя» (о моей статье) и «Опыты».

«Заметки» — как все Ваше — очень интересны, очень личны, но, по-моему, несколько зыбки и расплывчаты[222]. На полях сказано: «черновик!». М<ожет> б<ыть>, в этом и объяснение? Надо бы, мне кажется, сжать, уточнить. Простите за непрошенную критику, но едва ли — надеюсь — Вы ждете только взаимных комплиментов (т. е. как и я не жду их). Много верного, крайне «субтильного». Но в начале Ваш вопрос: «было ли у Христа учение?» — не верен. М<ожег> б<ыть>, у Христа и не было (хотя было!), но в статье у меня дело в Толст<ом> и Дост<оевском>, а не в Христе. Как они его истолковали? Я только об этом говорил. В общем — спасибо за внимание, и еще: остроту внимания. Кстати: меня очень интересует, читал ли «Комментарии» о. Шмеман, Ваш советник, — вернее, вторую часть их, где о догматах? Если читал, что думает? Меня интересует отношение священника, в смысле допустимости и приемлемости дня него, хотя бы только как читателя?[223]

Несколько слов об «Опытах». Уровень — высокий — соблюден, но не могу сказать, чтобы я чем-нибудь в них был очарован. Это, конечно, не упрек: Ваша редакторская функция действий правильно <так!>, и вообще я, написав это, вспомнил какие-то советские стихи, которые давно мне понравились:

Парень твой похож на птицу,

Клювоносый, нехороший,

То есть, может, и хороший,

Только мне не по душе…[224]

Стихи — в «Опытах» — как стихи. Сказать — или возразить — нечего[225].

Кантор: о нем я Вам уже писал[226]. Марков, по-моему, хуже, чем мог бы быть[227]. Все как-то мимо, не о том, не так, — особенно если вспомнить его «Аркадию». Пастухов с Рюриком Ивневым: ну, об этом все ясно[228]. Кстати, он переврал стихи Рюрика: не «веслом загребая», а:

Только ветер, весла срывая…

так что и его возражение ни к чему. И не «я всегда до тебя доберусь», а «как-нибудь до тебя доберусь»[229].

Стих<и>, правда, хорошие. Я был с Рюриком очень дружен, много о нем — и его — помню[230].

Краса и очарование «Опытов» — Поплавский. Беру назад свои слова, что ничем не очарован! «Аполлоном Без<образовым>» очарован. Как хорошо, какой талант, какой ум во всем[231]. За одно то, что «Опыты» печатают Поплавского, Вы с Марией Самойловной удостоитесь памятника.

Ну, a pour la bonne bouche — Марина Ц<ветаева> и Штейгер, я читал ее в смятении и ужасе: ничего более бабье-вздорного, трагикомического и жалкого давно мне не попадалось! На Вашем месте я бы эти эпистолярные шедевры отверг без секунды колебаний[232].

Еще два слова о библиографии: не кажется ли Вам, что надо бы поменьше взаимных расшаркиваний, поклонов и восхищений? Так бывало в «Совр<еменных> Зап<исках>»; но едва ли это достойно подражания. Что, например, написал Кленовский о Маковском, Федоров о Зайцеве![233] Вы вышли из положения (Ремизов) удачно, ограничившись цитатами, но и у Вас вступление — в дрожи восторга[234]. Конечно, мы — в кругу знакомых и друзей, но даже друзьям мы вредим этим. Если Вильчковский что-нибудь обо мне написал резкое, пожалуйста, оставьте как есть[235]. Никаких претензий я Вам не предъявлю. Он звезд с неба не хватает, но пусть пишет что хочет, если Вы вообще его в «Опыты» допускаете. Я говорю Вам о нем только с личной точки зрения, п<отому> что Вы мне о его полемике со мной по поводу Штейгера сообщили.

Теперь о письмах.

Я разобрал то, что у меня сохранилось, и начну именно со Штейгера.

Есть несколько его милых, прелестных писем, но таких, из которых выписки сделать можно лишь кое-где, кое о чем: все — личное, и в отношении меня слишком дружественное, чтобы мне не было неловко дать это в печать. Зато есть очень длинное письмо Аллы Головиной с подробным рассказом о последних днях и смерти ее брата и многом другом. Письмо это она прислала мне лет 10 назад с тем, чтобы прочесть его на вечере памяти Ш<тейгера>. В нем есть и о Цветаевой, и, что опять меня стесняет, — довольно много обо мне. Но сделать из него выписки (сохранив 9/10) — очень легко. Если хотите, я Вам его пришлю. Конечно, надо бы получить разрешение Аллы Г<оловиной> его напечатать, в случае, если оно Вам покажется для «Опытов» пригодным[236].

Письма Гиппиус. В каждом — колкости по адресу всяких современников, так что ни одно не возможно без пропусков. Но много интересного. Я возьму их в Манчестер и там сделаю выписки, перепишу и Вам пришлю.