Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова Страница 14

Раз он бургомистр,

Так что ж ему, кроме

Как бюргеров зреть,

Вассалов своих?

(П.: 218);

Нищеты – робкая мебель!

‹…›

От тебя грешного зренья

Как от язв, трудно отвлечь.

Венский стул – там, где о Вене –

Кто? когда? – страшная вещь!

(П.: 285).

В поэзии Цветаевой обнаруживаются свойства и функции сочетаний однокоренных слов, восходящие к художественной системе русского (и – шире – славянского) фольклора (Евгеньева 1963: 101–247; Толстой 1971). Однако свойства фольклорного приема в ее контекстах проявляются более четко, чем в самом фольклоре, – благодаря перенесению приема из контекста типичного в контекст нетипичный (преодоление автоматизма в восприятии определенного приема). А. П. Евгеньева показывает, что у таких сочетаний, как пахарь пашет, седлать седло, золотом золотить, мед медвяный и др., синтаксическая семантика заключается прежде всего в выражении типичности, полноты и интенсивности явления как процесса и в выражении существенного типического признака предмета (Евгеньева 1963: 149). Подобные тавтологические сочетания у Цветаевой выполняют ту же основную функцию типизации и усиления: – Пусть моей тени / Славу трубят трубачи! (II: 142); Черный читает чтец (I: 292); Треплются их отрепья (I: 277); Вот ты и отмучилась, / Милая мученица (I: 281); Ревностью жизнь жива! (II: 203); Нет, сказок не насказывай (II: 162); Чтоб выхмелил весь сонный хмель (П.: 36); Смотрины-то смотреть – не смотр! (П.: 31); Я свечу тебе в три пуда засвечу (П.: 46); Ветер рябь зарябил (П.: 51); Уста гусляру припечатал печатью (П.: 90); Не скрестит две руки крестом (I: 545); Он гвоздиками пригвожден (II: 151); Перелетами – как хлёстом / Хлёстанные табуны (II: 193); То не черный чад над жаркою жаровнею (П.: 67); В глубинную глубь затягивает (П.: 72); Наш моряк, моряк – морячок морской! (I: 544); Союзнически: союз! (П.: 198).

Типизация, так широко представленная корневым повтором у Цветаевой, является одной из характерных черт ее стилистики, восходящей и к средневековому стилю «плетение словес», и к классицизму XVIII века, – чертой, ведущей к обобщению типизированного признака. Яркое отражение сознательного стремления Цветаевой к типизации как основе абстрагирования и абсолютизации можно видеть, например, в авторских ремарках, сопровождающих списки действующих лиц в драматических произведениях: Девчонка. 17 лет, вся молодость и вся Италия… Горбун, как все горбуны («Приключение» – III: 458); Трактирщица, торговец, охотник – каждый олицетворение своего рода занятий («Метель» – III: 358).

В стихотворении из цикла «Стол» находим любопытное совмещение предельной конкретизации с предельной типизацией вплоть до абсолютизации признака: максимум конкретности у Цветаевой становится той границей, за которой начинается абстрагирование:

Сосновый, дубовый, в лаке

Грошовом, с кольцом в ноздрях,

Садовый, столовый – всякий,

Лишь бы не на трех ногах!

Как трех Самозванцев в браке

Признавшая тезка – тот!

Бильярдный, базарный – всякий –

Лишь бы не сдавал высот

Заветных

(II: 312).

Конкретизация предметного признака в слове столовый –’предназначенный для столовой комнаты’ – вызвана положением слова в ряду других определений, характеризующих столы по исходному материалу (т. е. по их природе и по назначению). Абсолютизация же определяется общностью корня у субъекта и атрибута, настойчивой, за пределами литературной нормы находящейся тавтологией столовый стол. Не случайно поэтому слово столовый дано в конце перечислительного ряда как единственно способное обобщить все возможные признаки стола. Абстрактное значение слова столовый, наслаиваясь на конкретное, из него прорастает, но его же и поглощает.

Типизация действия, мотивированность его названия однокоренным с глаголом существительным как основание для словообразовательной модели представлены в стихотворении «Так вслушиваются…»[33].

Так влюбливаются в любовь:

‹…›

Так вглатываются в глоток:

‹…›

Вшептываются в шепот.

‹…›

Впадываются в: падать

(II: 194).

Типичность и естественность образования приставочного глагола от предложно-падежного сочетания наглядно показана у Цветаевой простым соположением производного слова и производящей конструкции. Такая структура с повторением приставки-предлога – древнейший вид оформления синтаксической связи глагола с существительным – объектом действия, чрезвычайно распространенный в фольклоре и в диалектах всех славянских языков (Евгеньева 1963: 20–98). И, как это часто бывает у Цветаевой, продемонстрированная ею четкая языковая закономерность доказывается языковым сдвигом. На месте существительного из предложно-падежного сочетания оказывается глагол (падать), своей окказиональной субстантивацией подчеркивающий заданность субстантивной функции дополнения. Постановкой двоеточия после предлога в Цветаева, расчленяя сочетание, перемещает предлог из препозиции управляемого существительного в постпозицию управляющего глагола, обнажая и актуализируя глагольное управление. Глагол, уже содержащий приставку в-, получает таким образом еще и изоморфный ей элемент, почти постфикс; синтаксическое свойство глагола материализуется в подобии новой глагольной морфемы (этого постфикса). Характерно при этом, что переход от узуальных глаголов вслушиваются, внюхиваются и т. п. к окказиональным – вглатываются, впадываются, вплясываются практически незаметен в контексте стихотворения, настолько окказионализмы подготовлены и мотивированы продуктивной словообразовательной моделью. О реализации потенциального языкового свойства в этом стихотворении писал И. И. Ревзин: «Указанная модель дистрибутивно свободна, и поэт как бы демонстрирует незамкнутость ряда глаголов, употребляемых в этой модели (более того, показана возможность адаптации любой основы)» (Ревзин 1971: 231).

Образование многочленного ряда окказионализмов по продуктивной словообразовательной модели – излюбленный прием Цветаевой, и он не раз привлекал внимание исследователей (Ревзин 1971; Черкасова 1975; Шаяхметова 1979; Аронова 1984 и др.). Поскольку в таких рядах, как вслушиваются – вглатываются – впадываются, расставили – рассадили – рассорили и т. п., постоянные аффиксы в-, рас- определяют своей семантикой наличие общей семы у всех членов цепочки, можно считать, что они, по существу, выполняют роль корня (общей морфемы семантически сходных слов). Тем самым внимание читателя неизбежно оказывается сосредоточенным на варьирующихся элементах ряда – корнях слов, так как именно они, подобно аффиксам в ряду однокоренных слов, несут здесь новую информацию. Таким образом, Цветаева, как бы перераспределяя роль аффиксов и корней, актуализирует одновременно то и другое: аффиксы повторами, а корни вариациями. На этом перераспределении морфемных функций основано пересечение горизонтального ряда подобий с постоянным корнем и вертикального ряда подобий с постоянной приставкой. Наглядное функционирование модели в контексте выполняет не только актуализирующую роль, но и становится одним из средств типизации явления, представленным уже не на лексическом, а на грамматическом уровне, в морфологии, словообразовании и синтаксисе. Типизация, основанная на первичной мотивированности слова семантикой его корня или аффикса, приводит к абстрагированию и, таким образом, к освобождению свойств слова и его потенциальных возможностей от их узуальных реализаций: к самостоятельному функционированию слова и грамматической модели на лексико-семантическом и на грамматическом уровне. Далее она ведет к интенсификации