О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Виницкий Илья Юрьевич Страница 17

[9] Марченко А. М. Печорин: Знакомый и незнакомый // «Столетья не сотрут...» Русские классики и их читатели. М.: Книга, 1989. С. 179.

[10] Там же.

[11] Терентьев М. А. История завоевания Средней Азии. СПб., 1906. Т. 1; Халфин Н. А. Драма в номерах «Париж» // Вопросы истории. 1966. № 10; Kessler M. M. Ivan Viktorovich Vitkevich, 1806–1839: a Tsarist agent in Central Asia. Kessler. Washington, D. C.: Central Asian Collec­tanea, 1960.

[12] Семенов Ю. С. Дипломатический агент (1959); Гус М. С. Дуэль в Кабуле (1964); Пикуль В. С. Опасная дорога в Кабул (1992); Hensher Ph. The Mulberry Empire, or The Two Virtuous Journeys of the Amir Dost Mohammed Khan (2002); Рудницкий А. Виткевич. Бунтарь. Солдат империи (2019).

[13] Записки Песляка // Исторический вестник. 1883. № 9. С. 584.

[14] «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям...». Письма И. В. Виткевича к В. И. Далю // Гостиный двор. 2005. № 16; см.: http://drevlit.ru/texts/v/vitkevich_dal.php

[15] Они познакомились в июле 1837 года в Тифлисе.

[16] Бларамберг И. Ф. Воспоминания. М.: Наука, 1978. С. 156.

[17] Халфин Н. А. Возмездие ожидает в Джагдалаке: историческое повествование. М., 1973. С. 196–197.

[18] Русский архив. Т. 23. Ч. 2. 1885. С. 112.

[19] Бларамберг И. Ф. Воспоминания. С. 163.

[20] Golovine I. La Russie sous Nicolas Ier Paris, 1845. P. 142.

[21] Русский архив. Т. 23. Ч. 2. 1885. С. 105.

[22] «Каждую ночь, возвращаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у другого. Там после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободою <…>» (Исторический вестник. 1895. Кн. 10. С. 176).

[23] Лотман Ю. М. «Фаталист» и проблема Востока и Запада в творчестве Лермонтова // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С. 231.

[24] Польское происхождение Виткевича как знатока Востока является знаковым для эпохи. Как отмечает Лотман, «доля польских ученых и путешественников в развити славянской (в том числе и русской) ориенталистики была исключительно велика» (Лотман Ю. М. «Фаталист» и проблема Востока и Запада. С. 229).

[25] Над главой «Максим Максимыч» Лермонтов работал в 1839 году. Предисловие к «Журналу Печорина», в котором сообщается о смерти героя, относится к концу 1839 года. Оно написано на отдельном листе, приклеенном к рукописи, содержащей автографы «Максим Максимыча», «Фаталиста» и «Княжны Мери».

[26] Цит. по: Матвиевская Г. П. Владимир Иванович Даль в Оренбурге. Оренбург, 2007. С. 425.

ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Какую роль играет готический герой в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети»

— Как вы полагаете, что думает теперь о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».

— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не думает. Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не понимает.

— А! Вот вы как! — начал было Павел Петрович... [1] Кто же его знает!

После глупой дуэли раненый Павел Кирсанов неожиданно спрашивает своего противника, что может думать о них снявший шапку при виде «господ» мужик — тот самый, которого нигилист и его комичный напуганный «секундант» Петр встретили по дороге на поединок и который, не преломив шапки, как-то странно посмотрел на Базарова («недоброе предзнаменова­-ние», по мнению суеверного Петра). В ответ Базаров произносит приведенные выше слова о таинственном готическом незнакомце, который сам не знает, о чем он думает и чего хочет.

Шутка Базарова зла (наверное, обиделся) и остроумна, но звучит несколько странно в устах далекого от словесности нигилиста. Молодой доктор, даже Пушкина не читавший (или читавший только что-то радикальное о Пушкине), ссылается на писательницу дедовских (и бабушкиных) времен, одну из создательниц готического романа, смешного для человека, мыслящего современ­но. О каком именно таинственном персонаже так много толковала, по его мнению, Радклиф?

Комментаторы пишут, что таинственный незнакомец — услов­ный персонаж, часто встречающийся в романах английской писатель­ни­цы [2]. Это утверждение слишком общо и требует конкретизации. Самый знаменитый таинственный незнакомец («a mysterious stranger»), который стал образцом для последующих произведений в этом жанре и преломился в «легионе» персонажей русской романтической литературы от Карамзина до Греча, Кюхельбекера, Погодина, Загоскина и Лермонтова — герой романа «Итальянец, или Исповедальня кающихся, облаченных в черное» (The Italian; or, The Confessional of the Black Penitents: A Ro­mance, novel by Ann Radcliffe, 1797). Этот герой — убийца, нашед­ший пристанище в монастыре, — появляется в начале романа, постоянно «толкает» сюжет к разгадке тайны и гибнет, выполнив свою миссию.

Его запоминающийся портрет быстро стал стереотипом в романтической литературе: долговязый мужчина, в пла­ще, с надвинутой на глаза шляпой, сверкающим из-под нее свирепым взглядом, говорящий глухим голосом. Отсюда взяли его Мэтьюрин, Вальтер Скотт, Вашингтон Ирвинг и другие авторы, включая анонимного публикатора напечатанной в 1852 году в Англии повести о карпатском вампире, послужившей, как полагают, источником стокеровского Дракулы. Этот таинственный не­знакомец в романтической литературе имел ярко выражен­ную экзотическую (этническую и мистическую) окраску и выступал под разными национальными (чаще всего южными или ориентальными) «флагами» — итальянец, грек, армя­нин, трансильванец, индус, китаец, еврей (вечный), иногда — Антихрист, дьявол, иногда — ангел-хранитель идеальных возлюбленных, иногда — суровый мститель, карающий преступ­-ную душу, иногда — прорицатель, приоткрывающий завесу будущего.

Литературная функция этого персонажа (Радклиф, по сути дела, секуляризировала и эстетизировала традиционные для аллегорического религиозно-дидактического романа фигуры вестника провидения или посланника ада) — агент тайны (судьбы, рока, возмездия, прошлого) и манифестация «чужого» начала, как-то связанного со «своим». В готическом романе Радклиф, как отмечают исследователи, этот образ был тесно связан со стереотипным восприятием «итальянского характера», столь отличного от здравомыслящих и законопослушных англичан-туристов. В свирепом «пронзительном» взгляде этого таинственного героя исследователи видят своеобразную метафору готического жанра: ужас просвещенческого рационализма перед лицом неизвестного и чужого. Дик и страшен

В русской литературе конца 1840-х годов о таинственном незна­комце Радклиф вспоминают как об архаическом, условно-роман­тическом и потому комическом (но все еще используемом авто­рами) литературном герое — обычно в связи с популярным в тот период жанром «романа тайн». Так, приятель и сотрудник Тургенева А. В. Дружинин в статье «„Лес, или Сан-Клерское аббатство“, роман г-жи Анны Радклифф», напечатанной в «Современнике» (1850), пересказывает вступление к «Итальянцу» и приводит портрет таинственного незнакомца, увиденного в итальянском монастыре англичанами-туристами:

Было что-то странное в лице этого человека; путешественники не могли оставить его без внимания. Он был чрезвычайно высок и строен, с согнутыми плечами. Плащ закрывал нижнюю часть его лица, но, когда он поднимал глаза, склоненные на этот плащ, их взгляд был дик и страшен. <...> Еще несколько времени бродят англичане по старому собору и еще несколько раз видят загадочного незнакомца. Их любопытство, и вместе с тем любопытство читателя, затрогивается с редким искусством. Наконец автор, сжалившись над публикою, заставляет одного из англичан... [прерываю цитату, потому что не хочу спойлерить, — сами узнаете, если еще не знаете. — И. В.] [3].