Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби Страница 19

Редактор начинает свое описание в подчеркнуто нейтральном стиле, типичном для путевых записок того времени:

В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами – одной в городе, другой на кладбище, – города, похожие более на хорошее подмосковное село, чем на город [Достоевский 1972в: 5].

Достоевский сполна использует как семантические возможности языка, так и его корневую структуру для того, чтобы углубить значение начального высказывания своего редактора. Они указывают на проблему видения (адекватного восприятия), идею необходимых ограничений народной свободы и грехопадение человечества как одновременно социальный и экзистенциальный факт. Рассмотрим все эти тезисы по очереди.

Акт видения в особом смысле, который подразумевает Достоевский, требует проникновения в суть явлений глубже поверхности. Кстати, Горянчиков и сам говорит о бинарной оппозиции наружности и внутренней сущности: «…общий тон составлялся снаружи из какого-то особенного собственного достоинства»; «Впрочем, было и какое-то наружное смирение»; «Вряд ли хоть один из них сознавался внутренно в своей беззаконности» [Достоевский 1972в: 13] (курсив мой. – Л. Б.). Идея перемещения с одного уровня восприятия на другой возникает дважды в первом же высказывании редактора, от лица которого написано предисловие к «Запискам из Мертвого дома». Она используется эксплицитно для описания сибирских лесов. Слово «непроходимый» здесь относится к способности «проходить» (про + ход) через физическую среду (характерный для русского фольклора мотив густого леса, через который герой должен пройти, рискуя жизнью). Но, если мы желаем постигнуть в этих условиях смысл жизни, нам предстоит понять, что речь идет не только и не столько о физическом движении. Русское прилагательное «невзрачный», означающее «некрасивый» или «унылый» (не + в + зрач[ок]~: «не воспринимаемый зрением») также содержит коннотацию визуальной непроницаемости предмета – в данном случае сибирских городов и острогов, которые находятся в их окрестностях. Мы должны совершать наше паломничество вместе с Горянчиковым при помощи внутреннего зрения, проникая сквозь изуродованную или отвратительную поверхность видимого глазу для того, чтобы осознать то, что скрыто от глаз, но имманентно.

Преодоление визуальных или физических препятствий включает в себя понятия края, преграды и границы – того, что не допускает вторжения или преодоления. Слово «край», обозначающее географический регион, – например, «в отдаленнейших краях Сибири», содержит также понятие границы или предела вообще. Непроходимость сибирских лесов подразумевает ограничение движения внутрь этих мест. И все же мы должны туда проникнуть, если мы желаем начать свое паломничество. Нам намекают, будто в народной загадке, что ключ к пересечению этого физического порога заключен в зрении. Мы должны увидеть наш путь через него. Но и здесь мы снова сталкиваемся с непроходимостью, хотя другого вида. «Некрасивые» или «непроницаемые для зрения» сибирские городки представляют собой предел, который нашим глазам не дано преодолеть, подобно тому, как лес не позволяет нам сквозь него пройти. Чтобы постичь скрытую суть города и его обитателей, мы должны проникнуть сквозь их внешнюю оболочку и увидеть то, что наши зрачки не воспринимают с первого взгляда. Как мы увидим ниже, ключ к переходу через визуальный порог заключен в использовании возможностей языка описывать состояние людей в этой «благословенной земле».

Третье укорененное в языке редактора записок Горянчикова понятие, которое он использует (хотя и бессознательно), связано с неспособностью людей заглянуть под завесу внешнего вида. Более того, с точки зрения Достоевского, неспособность или нежелание сбросить покров феноменального мира представляет собой наиболее распространенную человеческую ошибку (таковую совершает сам редактор, от лица которого написано предисловие), которая обусловливает один из видов подчинения иллюзии – неспособность адекватно воспринимать или познавать жизнь. С точки зрения религии это то, что называется «сбиться с пути истинного». Указание на грехопадение, подобное библейскому, содержится в разговорном глаголе «попадаются», который Достоевский использует вместо более литературного и нейтрального (например, «находятся» или «расположены»). Важно отметить, что редактор записок Горянчикова, от лица которого написано предисловие, использует глагол, имеющий коннотацию падения. Таким образом, посреди картины сибирского благополучия и блаженства, представленной нам редактором, имеется аллюзия на падение, обусловленное, как мы уже предположили, нежеланием увидеть суть, скрытую под феноменальным порядком. Но здесь также имеется намек на то, что присутствие в физическом мире уже является отпадением от некоего первоначального или воображаемого состояния благодати. Следует заметить, что здесь переход в феноменальный мир, сопровождаемый падением ^ «попадаются… маленькие города»), отмечен движением через порог («край»), но в данном случае это скорее вертикальный порог, а не горизонтальный вроде тех, которые мы встречаем в «непроходимых лесах» текста Достоевского. В маленьком сибирском городе мы приходим к точке пересечения между вертикальными и горизонтальными измерениями, духовным и материальным мирами. Кажется, что в начале своего существования эти города не появились, а, наоборот, упаяй откуда-то.

Следует заметить, что наречие «изредка», которым описывается расположение этих городов в пространстве, имеет в русском языке временную коннотацию. Его основное значение – «время от времени» или «иногда». Это словоупотребление также является показателем того, что изменения и преобразования занимают центральное положение в описании, представленном не повествователем предисловия, а самим Достоевским. Переход из временного измерения в пространственное, раскрытие ноуменального потенциала феноменального мира и взаимопроникновение социальных и моральных измерений предполагают такое прочтение первого предложения повествователя предисловия к «Мертвому дому», которое явно недоступно пониманию этого персонажа. «Время от времени селения падают», а вместе с ними, разумеется, и их обитатели [Карлова 1974: 135–146].

Поскольку острог, в котором отбывает свой срок наказания Горянчиков, находится именно в таком городе, можно сказать, что, если острог наружно обозначает социально определенное место для тех, кто пал в глазах людей, в глазах самого Достоевского, этот город является моральным эквивалентом острога. Это географическое местоположение тех, кто невольно пал духовно (но считают, что дело обстоит ровно наоборот). Такое прочтение вполне возможно, на что указывает второе предложение повествователя предисловия, в котором он описывает социальные связи между миром каторжника и повседневной светской жизнью города: «Они (эти города. – Л. Б.) обыкновенно весьма достаточно снабжены исправниками, заседателями и всем остальным субалтерным чином» [Достоевский 1972в: 5]. Здесь мы встречаемся с функционерами государственной машины, которые наделены властью решать, кто может существовать в рамках нормального общественного порядка, а кто – нет. Работа этих чиновников состоит в том, чтобы принимать такие решения, чаще всего ссылаясь на вышестоящие инстанции вертикали власти. Поэтому они не должны видеть сквозь отталкивающую наружность преступника. В отличие от Горянчикова, чиновники не