Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби Страница 2

началах и даже к идеям о самых началах начал или по меньшей мере к их иллюзии. Что мы поймем в нарративе Евангелия от Иоанна без его философского вступления, пролегомена к рассказу о жизни Иисуса: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» [Ин. 1: 1–2]? Сравните эти выразительные вступительные слова с прозаическим, даже будничным прологом: «Слова Неемии, сына Ахалиина» [Нм. 1:1]. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: вступления способны на многое.

Перемотаем тысячелетия вперед и вспомним первую фразу из романа «Анна Каренина» Л. Н. Толстого, потрясающий своей лаконичностью пролог, полный глубокого смысла: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» [Толстой 1934: 3]. Сравним звучание исполненного авторитета голос Толстого с первыми словами из вступления к роману «Братья Карамазовы» Достоевского:

Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы… [Достоевский 1976: 5].

Мы не сомневаемся, что слова Толстого представляют собой прямое обращение от лица всеведущего повествователя, в случае же Достоевского мы не уверены в этом, хотя его вступление [1] и озаглавлено «От автора». Возможно, Достоевский имеет в виду другого автора, кого-то отличного от себя. Верно ли это предположение в отношении других его вступлений?

Первые слова почти всегда имеют особое значение и особо выделены, поскольку именно они вводят нас в мир текста. Более того, вводные ремарки в предисловиях – это еще одна разновидность начальных высказываний, имеющих особую ценность (иную по сравнению с теми, что находятся в основной части текста, обычно обозначенного как «Глава первая»). Дискурс, который возникает во вступлениях, представляет собой некую загадку уже потому, что занимает пространство неопределенности между позициями повествователя / рассказчика и автора. На одном конце шкалы находятся предисловия, полностью соответствующие последующему тексту, как мы видим у Толстого и (если вынести за скобки проблему авторства) в книге Бытия, Евангелии от Иоанна и Книге Неемии. На другом – предисловия, которые могут отделяться от последующего текста и отождествляться с другим онтологическим порядком; предисловия, которые могут быть менее связаны с текстом, скорее озадачивать, чем раскладывать по полочкам. Введение к «Братьям Карамазовым» является примером этой второй разновидности. Внутри этой шкалы существует много градаций. Например, в «Квартале Тортилья-Флэт» Джона Стейнбека прямое обращение автора к читателям, в котором он пренебрежительно отзывается об общепринятом подходе к художественной литературе и мнении литературных критиков, почти незаметно сменяется голосом повествователя (который существует на другом дискурсивном поле).

Предисловия всегда были объектом литературоведческих штудий, но вышедшая в наше время книга Жерара Женетта «Seuils»[2] является наиболее полным исследованием по сравнению с предыдущими [Genette 1997]. Женетт разработал типологию вступлений к художественным произведениям, которая весьма поможет в наших изысканиях, и вскоре мы к ней обратимся. Свой вклад в изучение этой темы внес Э. Саид, а также авторы множества статей о вступительных словах, знаках и символах как средствах кодирования литературных текстов. Если говорить о конкретных примерах, то знаменитые вступления А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя к их первым опубликованным прозаическим произведениям – «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина» (1831) и «Вечерам на хуторе близ Диканьки» (1831–1832) не раз становились предметом пристального изучения.

В отличие от вступлений Пушкина и Гоголя вступления Достоевского были обойдены вниманием[3]. Не существует исследований его предисловий как приема в художественной прозе – как стратегии, рамки, авторской позиции. Кажется, что наиболее распространенной реакцией критиков на его вступления было замешательство. Это, безусловно, можно понять. Текст романов Достоевского таит в себе столько открытий, что предисловия теряются на их фоне. Под мощным натиском развития сюжета его введения быстро забываются. Прибавляют ли вступления Достоевского что-либо к нашему пониманию его творений? Или же связаны с ними тонкой ниточкой?[4] Творческая мощь Достоевского настолько велика, его идеи настолько интересны, его повествования настолько увлекательны, что функциям такого второстепенного поджанра, как вступление, не нашлось места в критической литературе о творчестве Достоевского. В лучшем случае о вступлениях говорили как о чем-то случайном, а в худшем их считали бесполезным словоблудием.

В настоящем исследовании показано, что введения – это сложные, многофункциональные, разнообразные риторические явления. Перед нами литературный артефакт, требующий изучения, особенно в том случае, когда речь идет об обойденных вниманием литературоведов вступлениях Достоевского.

Достоевский дает понять, что вступления для него имеют более важное значение, чем это ранее казалось читателям. Он никогда не использовал их в произведениях, написанных до ссылки (1840-е годы), когда это было достаточно распространено, но снабдил вступлениями многие из романов, написанных после ссылки – тогда, когда вступления стали выходить из моды. Начиная с первого опубликованного после сибирской каторги и ссылки произведения – «Село Степанчиково и его обитатели» (1859) – и до последнего – «Братья Карамазовы» (1880–1881), Достоевский не раз публиковал предисловия. Перечень произведений с предисловиями выглядит весьма впечатляюще. Помимо указанных двух романов мы обнаруживаем вступления в «Записках из Мертвого дома» (1860–1862), «Записках из подполья» (1864) и «Бесах» (1871–1872). К этому перечню мы можем добавить публицистические «Зимние заметки о летних впечатлениях» (1863) и четыре рассказа, возникшие в недрах «Дневника писателя», – «Бобок» (1873), «Мальчик у Христа на елке», «Мужик Марей» и «Кроткая» (все три – 1876), причем последний является одним из величайших рассказов Достоевского. Ни одно другое его произведение этого периода (например, «Преступление и наказание» и «Идиот») не содержит предисловия, которое было бы так обозначено[5]. Этот факт указывает не на незначительность вступлений, а наоборот, выделяет их как уникальное явление. И это сразу порождает вопросы: почему он использует введение в одних текстах, но не использует в других? имеет ли отсутствие предисловия такое же значение, как и его наличие? какие особенности того или иного произведения побуждают прибегнуть к предисловию? На эти и другие возникающие попутно вопросы возможно ответить только тогда, когда собрано уже достаточно информации для плодотворного анализа.

Сопровождая некоторые свои весьма значительные произведения предисловиями, Достоевский использует целую систему сигналов, которые подчеркивают необычный характер этих вступительных слов. Во-первых, он дает им разные заголовки (кроме двух случаев). Во-вторых, в своем творчестве он никогда не прибегает к самому распространенному в его время виду предисловия – прямому обращению к читателю от лица автора. Если в публицистике Достоевский говорит от своего имени, в художественных произведениях он пишет предисловия от чужого лица. В этом