Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи - Наталья Константиновна Бонецкая Страница 2

обложку). Цель наша шире, чем простое осмысление творчества Е. Герцык – все же достаточно «камерного», в соответствии с ее собственным определением[4]. Ведь наша героиня не просто «творила» из себя – одновременно она отражала эпоху Серебряного века, опять-таки, по ее собственным словам: «Как сестра моя, так и я отражали свое время – перевал веков»[5]. И здесь, быть может, сильной стороной феномена Евгении Герцык оказывается то, что выше было расценено как слабость: некое безволие, творческая пассивность, природная женственность. Парадоксальным образом об эпохе «перевала веков» больше расскажут «Воспоминания» Е. Герцык, чем близкое по жанру «Самопознание» Н. Бердяева: избыток творческой воли Бердяева, напор его мощной личности, при всей точности бердяевских характеристик и оценок, тем не менее подчинили картину эпохи бердяевскому «я», окрасили в тона его ауры. В «Самопознании» мы не найдем столь же выразительных портретов современников, как в «Воспоминаниях» Е. Герцык; и если последняя посвятила Бердяеву целую главу своей книги, то у философа, хотя он очень ценил дружбу Евгении Казимировны, для нее самой в мемуарах нашлось всего несколько строчек… Короче говоря, некая творческая пассивность писательницы сделала ее весьма чуткой свидетельницей своего времени: в самом деле, самым лучшим зеркалом является то, чья отражающая поверхность – зеркало как таковое – заметна меньше всего. «Воспоминания» вместе с другими текстами Е. Герцык не только суть коллекция великолепных персоналий, но и сокровищница ключей ко многим тайнам Серебряного века – к эзотерическим исканиям на «Башне» Вяч. Иванова, к русскому неоязычеству, к таким по сей день едва ли вскрытым тенденциям русской мысли, как феноменология, гетеанство, как русское ницшеанство. В меру наших сил мы затронем эти проблемы в нашем исследовании. Нашей целью будет не воссоздание точной внешней биографии Е. Герцык, но, скорее, определение вех ее духовного пути – описание ее экзистенциальных встреч с явлениями эпохи. Итак, задача наша двойная, а точнее – двуединая: писатель и его время, а вернее – человек и его время, поскольку, повторим, профессиональным писателем Евгения Казимировна все же не была.

Если в нашей заинтересованности феноменом Евгении Герцык и есть элемент академизма, тем не менее он не основной. Образ этой необычной женщины – провинциалки и хозяйки столичного салона, жительницы Крыма и паломницы к святыням Европы, язычницы по натуре и монахини по образу жизни, с равной свободой общавшейся со светилами русской мысли и с темными крестьянами – не только укоренен в своей эпохе, но представляется исключительно актуальным и в наши дни. Евгения Герцык – не только мыслитель Серебряного века, но и наша духовная современница. Объяснимся. Дело в том, что традиция высокой духовной культуры, которая оформлялась в первые три десятилетия XX в. (в России, а затем в эмиграции), в силу всем известных событий и обстоятельств была прервана. И после упразднения идеологического засилья в нашей стране в начале 1990-х гг. (а для кого-то, как было отмечено выше, этот рубеж уже был пройден за 20–30 лет до того) ищущий человек оказался, по сути дела, в духовной ситуации начала XX в. Ныне он идет по тем же путям, какими шла – вместе со своими современниками – Евгения Герцык. Это и ницшеанство (а кто из нас не испытал страстного увлечения Ницше?), и Восток вместе с теософией и антропософией, которые (в особенности последняя) пережили настоящий бум в недалеком прошлом; это и полуязыческая, псевдохрис-тианская мистика, с которой Евгения встретилась на Башне, – аналогами башенной секты в наши дни служат общины типа Богородичного центра, а также ориентирующиеся на «русскую Софию» некоторые «мистериальные» общества в Европе и США; это, наконец, православная Церковь. С ней у Евгении были очень непростые отношения, – но все ее сомнения и вопрошания возрождаются в душах интеллигентов, пришедших в Церковь и сегодня! Феномен Евгении Герцык выступает в роли зеркала и для нас самих, мы извлекаем для себя урок из ее разочарований, – а порой нам хочется ее поучить, указать на грубые ошибки в ее суждениях, опираясь на наш собственный, больший, чем у нее, исторический опыт (это касается прежде всего ее восторгов перед набирающей силу советчиной 1930-х гг.). Одним словом, «внутренний человек» Евгении удивительно близок, родственен нам самим, она – наше alter ego в Серебряном веке в большей степени, чем кто-либо другой. С ней мы проживаем ушедшую эпоху: через нее расширяется наша личность, обогащаясь встречами с Бердяевым и Шестовым, поездками в Рим, крымскими горными походами, – но и терпением голода и холода, погружением в ад Гражданской войны и террора, бездомных скитаний, какого-то опьянения 1930-х гг… Ее, в сущности, «глубоко интимный» и «одинокий»[6] жизненный настрой созвучен тем, кто в нынешней России чувствует себя в таком же «интимном», сосредоточенном одиночестве. Так ли мало сейчас подобных людей? – Именно их и хочется в первую очередь пригласить к размышлению о судьбе Евгении Герцык, на самом деле – к глубинному общению с нею самой.

Глава 1

Истоки

Беспочвенность. Детские игры

В семье инженера-путейца Казимира Антоновича Лубны-Герцыка (1843–1906) было трое детей: Евгения, средний ребенок, росла вместе со старшей сестрой Аделаидой (1875–1925), впоследствии получившей известность как поэт символистской ориентации[7]; младшим был брат Владимир (1885–1976). Вторая половина XIX в. – это знаменательное время, когда в мир начали приходить те новые души, которые сделались творцами культуры русского Серебряного века[8]. Приближался конец старого мира – закат старой Европы. На Западе Ницше провозгласил переоценку всех прежних ценностей. Россия встала под знак гибельного рока: женитьба в 1894 г. цесаревича Николая Александровича на гессенской принцессе Алисе, принесшей ген фатальной болезни в династию русских царей, оказалась, конечно, не столько причиной краха русской государственности, сколько недвусмысленно предупредила осведомленных: у венценосных Романовых больше не будет наследников, это царствование – последнее… Надвигалось неведомое будущее, промыслительно миру сообщался новый импульс, который и были призваны воспринять и внести в культуру новые души. – Что же это за импульс, какое задание ставилось перед следующим поколением русских людей? Дать исчерпывающий ответ на этот вопрос нелегко хотя бы потому, что импульс этот за годы Серебряного века раскрылся далеко не полностью: речь идет о большом времени, духовная эпоха, начатая русскими мыслителями во главе с Владимиром Соловьевым, продолжается и поныне. Но что-то определенное на этот счет, оглядываясь назад, сказать все же можно.

Импульс духа прорастает из глубины человеческих сердец, так что первым его плодом стало изменение внутренней жизни наиболее чутких к духовным веяниям людей. Прежде всего претерпели изменение сокровеннейшие движения души