Я – девушка без истории. Интеллектуальный стендап: как менялись литературные истории от Аристотеля до Умберто Эко - Алис Зенитер Страница 2

Вы даже не успели еще осознать, что мужчины и женщины на поле дикого овса, их дети, мастеровитость мастеров, мысли мыслителей и песни певцов становятся лишь элементами новой истории, призванными послужить саге о герое.

(Урсула Ле Гуин).

Истории охотников постепенно заставили забыть об историях собирателей – вот и было создано своеобразное уравнение «жизнь-мясо», вытекающее вовсе не из питательных свойств пищи, а из привлекательных форм повествования.

Повсюду, отмечает Ле Гуин, эта история насилия строилась вокруг орудий воинов. Копье и дубина с наскальных картин. Повествование само по себе, задуманное как стрела, «вылетающая отсюда и прямиком летящая к цели». Однако копье, стрела и дубина – не первые орудия, созданные человечеством. Ле Гуин цитирует Элизабет Фишер, которая написала книгу о вкладе женщин в эволюцию человека: «По всей вероятности, первым орудием человеческих рук был именно сосуд-хранилище… Многие теоретики полагают, что сумка, куда складывали добытую пищу, ремень и сетка для переноски еды появились раньше прочих первобытных изобретений». Следовало бы придумать литературную корзину, а не литературное копье, говорит Ле Гуин. Тогда, возможно, повествование не отступало бы от реальности.

Теперь, когда мы рассмотрели проблему соответствия повествования и реальности в эпоху наскальной живописи, предлагаю перескочить через несколько тысяч лет и взглянуть на другой тип повествования. Я хочу поговорить об Аристотеле – и, в частности, об его «Поэтике».

В своем труде «Поэтика» Аристотель пишет о греческой трагедии и подводит свое-образный итог: «Что работает, что не работает?» В тексте Аристотеля можно найти определение хорошей фабулы (фабула здесь и означает историю), хорошего героя, хорошей интриги, и эти определения в ходу до сих пор. Вы можете найти их, например, в некоторых американских учебниках для сценаристов (то есть очень далеко от греческой трагедии). «Поэтика» – лучший способ понять, на какой форме повествования базируются наши западные общества. Я же, перечитывая ее при написании этого эссе, подумала, что Аристотель смахивает на демоническую и диктаторскую версию меня самой, когда я веду литературную мастерскую.

Аристотель-мастерская[7]

Греция, 335 год до нашей эры.

Зал с колоннадой, с видом на Афины. Каменный амфитеатр, на котором сидит десяток участников мастерской разных возрастов.

Аристотель входит (из-за левой или правой кулисы, неважно) поступью завоевателя, неся в руках тексты своих учеников. Смотрит на первый текст в стопке, потом обводит взглядом зал.

Аристотель: Перикл! Где у нас Перикл? А, вот. Спасибо, Перикл, спасибо, что поделился с нами своим текстом. У всех остальных я с этой минуты прошу лишь доброжелательного отношения. Мы все здесь, чтобы учиться, не так ли? Перикл, у меня есть пара-тройка замечаний по твоему тексту. Действие начинается в кухне сразу с середины разговора?

Перикл: Не надо было?

Аристотель: Что ты, что ты, конечно, пиши как хочешь. Но это смело. Есть все-таки определенные правила, как заинтересовать читателя. И лично я первейшим из таковых считаю вот что: «Хорошо выстроенные фабулы не должны ни начинаться, ни заканчиваться в точке, взятой наобум»[8]. Ты меня понял?

Перикл послушно кивает.

Аристотель: Я, конечно, стал читать твой текст и дальше, но все время думал, о-ля-ля, что он все тянется, тянется, тянется… Прости, но меня так и подмывало напомнить тебе правило номер 2: «Фабуле необходима определенная длина». Так оно выглядит немного абстрактным, но я доходчиво объясняю это в моей книге. Ты читал мою книгу, Перикл? Читал «Поэтику»?

Перикл: Да, конечно, я…

Аристотель: Потому что я говорю в этой книге, Перикл, – не лги мне, – что красивая фабула, как красивое животное, должна быть не слишком большой и не слишком маленькой. Муравей слишком мал, понимаешь, надо нагнуться, чтобы разглядеть, как он устроен, и, стало быть, это?.. Тяжко. А жираф слишком велик. Аж голова кружится. Когда доберешься до конца шеи, уже нет сил смотреть на голову, и это?.. Тяжко, да. Ну вот, с твоей историей то же самое. (Вдруг замечает, что одна участница на верхней ступеньке амфитеатра хихикает.) Маргарита, не надо смеяться над Периклом! Я же сказал: ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ. И потом, если у него, возможно, и есть проблема с длиной, то у тебя тоже проблема – с действием. По-твоему, то, что ты мне сдала, – это фабула? Нет, это описание.

Маргарита: Но я работаю над…

Аристотель: Да, знаю, ты уже объясняла мне свою концепцию «романа-пейзажа»! Но ты можешь придумывать любые термины, какие хочешь, а правда в том, что читать тебя, Маргарита, скучно. Да-да, скучно. Мне нужно действие. Я столько раз повторял это в моей книге. Что, никто из вас ее не читал? Я предельно ясен по этому пункту: «Фабула должна быть воспроизведением единого и притом цельного действия, ибо она есть подражание действию». «Трагедия – это изображение действия и главным образом через него изображение действующих лиц». И на случай, если ты пропустила две первые фразы, Маргарита, я вобью главный гвоздь: «Без действия трагедия невозможна».

Итак, Маргарита, создай своим героям исключительные ситуации, напиши мне перипетию. И еще – это всех касается, – не стесняйтесь добавлять саспенса! Если я ломаю голову, что же сейчас произойдет, – вы победили. Мы проходили это на первом занятии! «Трагедия есть воспроизведение не только законченного действия, но также вызывающего страх и сострадание, а это бывает чаще всего в том случае, когда что-нибудь происходит неожиданно».

Перикл: (притворяясь, будто знает конец цитаты): …происходит неожиданно.

Аристотель: Так что в следующий раз удивите меня, пожалуйста! Немного саспенса, от этого еще никто не умирал. Вернее сказать, да, случалось. И тут возникает новая проблема. Я прочел все ваши сочинения. Двадцать три текста – и… ОДИН покойник? Что случилось? Вы дали слабину? Начиная историю, вы должны задать себе два вопроса о героях: кто умрет? кто убьет? А дальше остается только выбирать! Отец убивает сына, сын убивает мать, брат убивает сестру. Даже дядя убивает племянника, тоже можно. Семья-то большая… (Смягчившись.) Но в остальном, если не считать проблемы с отсутствующим кровопролитием, все вообще-то неплохо. Совсем неплохо. Есть ритм, напев, мелодия, это пикантно, мне нравится. (Обводит взглядом амфитеатр и останавливается на участнике с пышными усами.) Фридрих, а вот тебе мне есть что сказать: заканчивай с восклицательными знаками, это становится откровенно нечитабельно. Вдобавок ты начинаешь влиять на Луи-Фердинанда, он теперь сдает мне тексты, в которых пунктуация – форменные джунгли. Если это будет продолжаться, я разведу вас по разным мастерским! Но остальные – недурно. Селена – просто здорово. Антиной, немного тормозишь… Бризеида – очень, очень хорошо. В конце занятия я раздам