Элиас Лённрот. Жизнь и творчество - Эйно Генрихович Карху Страница 2

Свою первую поездку в Финляндию Грот совершил в 1837 г. По его рассказу, она была краткой, и ее «главным плодом было убеж­дение, что я должен еще раз побывать в Финляндии, чтобы хоро­шенько усвоить себе шведский язык и приготовиться к переводу начатой поэмы». Летом 1838 г. Грот уже на более продолжительное время поехал в Хельсинки, познакомился с поэтом и критиком Фр. Сигнеусом и вместе с ним навестил Рунеберга в городе Порвоо. Это была его первая встреча с Рунебергом; поэт подарил тогда гостю две книги своих стихов. Летом следующего года Грот пред­принял очередную поездку в Финляндию, объездил юг страны и две недели гостил у Рунеберга. Тогда же Грот впервые получил представление о «Калевале» — по прозаическому ее переложению на шведском языке, которое ему преподнес хельсинкский профес­сор истории Г. Рейн.

В печати появились первые статьи Грота на финляндско-сканди­навские темы: «Знакомство с Рунебергом» (1839), «О финнах и их на­родной поэзии» (1840) в «Современнике», «Поэзия и мифология Скандинавии» (1839) в «Отечественных записках».

У Грота крепло желание надолго поселиться в Финляндии, тем более что чиновничья карьера мало прельщала его. На одной из пе­тербургских встреч ему стало известно, что профессор русского язы­ка Хельсинкского университета С. В. Соловьев намеревается оста­вить свой пост, и Грот готов был занять его место, в чем его поддер­живали Плетнев и Жуковский. Но дело с освобождением вакансии откладывалось, и тогда не без влияния Жуковского Гроту было пре­доставлено место в финляндском статс-секретариате с правом жи­тельства либо в Петербурге, либо в Хельсинки, и Грот выбрал послед­нее. Формально он числился чиновником по особым поручениям, но в перспективе имелось в виду, что для него будет учреждена долж­ность инспектора по преподаванию русского языка в финляндских училищах; одновременно Плетнев ходатайствовал об открытии в Хельсинкском университете новой вакансии профессора русской ис­тории, литературы и языка, которая предназначалась для Грота. Вес­ной 1840 г. Грот вместе с матерью переселился в Хельсинки и вскоре встретился с Лённротом, а в следующем году он был утвержден в зва­нии профессора.

Следует упомянуть еще о том, что в июле 1840 г. в Хельсинки со­стоялись празднества по поводу двухсотлетия университета, на кото­рые были приглашены представители всех российских и ряда ино­странных университетов. В подготовке и проведении празднеств са­мое деятельное участие принимал Грот, а в качестве почетного гостя от Петербургского университета на них присутствовал также Плет­нев, тогда же познакомившийся с Лённротом. После тех двух недель, проведенных в Хельсинки, Плетневу больше не довелось лично об­щаться с Лённротом, но состоявшиеся встречи запомнились им обо­им. Продолжение знакомства Плетнева с Лённротом и Финляндией происходило уже через письма и статьи Грота.

Оказавшись в Финляндии, Грот проявил себя человеком высокой филологической культуры, постарался овладеть, кроме шведского, также финским языком — в этом случае ему помогали финские зна­комые, среди которых он с признательностью упоминает, кроме Э. Лённрота, также М. А. Кастрена, К. А. Готлунда, Д. Э. Д. Европеуса. И эти же люди, по свидетельству Грота, владели русским языком.

Свою первую встречу с Лённротом Грот описал в письме к Плет­неву от 19 июня 1840 г. следующим образом. Встреча состоялась в Хельсинки, на квартире у Лённрота, сопровождающим у Грота был поэт Фр. Сигнеус. Лённрот, читаем в письме, «живет в хорошей час­ти города, но в бедном, красном домишке на дворе. Ласково встре­ченный им, я увидел в нем человека средних лете огненными глаза­ми, с добродушной улыбкой, с лицом, почти багровым от загара, с приемами неловкими и вовсе не светскими; он одет был грубо, в длинном сюртуке из темно-синего, толстого сукна, но его обращение и речь так безыскусственны и просты, что я тотчас полюбил его от сердца. Он сам, кажется, и не подозревает в себе никакого достоин­ства и всякого считает выше себя». Грот упоминает, что в жилище Лённрота было много разных образцов народного музыкального ин­струмента кантеле, много рукописей и что Лённрот подарил ему эк­земпляр недавно вышедшей в свет первой книги «Кантелетар» с дар­ственной надписью.

Довольно скоро между Лённротом и Гротом установились дове­рительные и дружеские отношения. Они переписывались, поскольку их встречи не могли быть частыми. Начиная с 1833 г. Лённрот в тече­ние двадцати лет — вплоть до отъезда Грота из Хельсинки — жил в ос­новном на севере Финляндии, в небольшом городке Каяни, где зани­мал должность окружного врача. Много времени Лённрот проводил в частых служебных поездках по обширной территории округа Кайнуу, и из Каяни же начинались многие его экспедиции за рунами в российскую Беломорскую Карелию. В Хельсинки Лённрот был толь­ко наездами, обычно во время длительных служебных отпусков, ко­торые ему предоставлялись для фольклорно-собирательской и науч­но-филологической работы.

Сохранилось двадцать писем Лённрота к Гроту и девятнадцать писем Грота к Лённроту. Их переписка относится в основном к 1840-м гг. Чаще всего они переписывались на шведском, реже на рус­ском и финском языках. В своих письмах на русском языке Грот обычно обращался к Лённроту: «Любезный Илья Иванович!» — и это же обращение усвоил Плетнев. Письма Лённрота и Грота свидетель­ствуют о дружественном и доверительном отношении корреспонден­тов друг к другу, о стремлении преодолеть языковые и национально-психологические барьеры, о готовности к сотрудничеству и взаим­ной поддержке.

В письмах из Каяни Лённрот рассказывал Гроту о своих фольк­лорных поездках, поощрял его занятия финским языком. В письме от 18 ноября 1840 г. Лённрот писал: «Те затруднения, с которыми приходится бороться при изучении чужого языка, особенно велики при изучении финского, в чем виноват отчасти сам язык, отчасти по­собия, которые до сих пор не удовлетворительны. Та легкость, с кото­рой ты изучил шведский язык, все же вселяет уверенность, что ты скоро овладеешь и финским языком. А что ты не будешь жалеть за­траченных трудов, в этом я желал бы тебя уверить, если бы не боялся быть пристрастным в этом деле».

Лённрот был на десять лет старше Грота и хорошо понимал, что пребывание молодого профессора русской истории и словесности в чужой стране с пробуждавшимся национальным движением могло быть связано и с некоторыми сложностями, — впоследствии Грот действительно с ними столкнулся. Сознавая и допуская это, Лённрот загодя проявлял в письмах предупредительность и