Апокалиптический реализм. Научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких - Ивонна Хауэлл Страница 20

В каком контексте мы находим те же самые слова у Бартольда?

…Засеивающие пашню, собирающие жатву, молотящие пшеницу, мелющие муку, пекущие хлеб, разрезающие его на куски, съедающие куски с жиром и топленым маслом, вы лучше людей войлока (кочевников) и не хуже людей глины (горожан); свои пашни обороняйте, ищущему милости давайте убежище, дерзкого прогоняйте [Бартольд 1966: 566].

Племя бену-ханифа, обитавшее в Йемаме, занималось преимущественно земледелием и обычно состояло во враждебных отношениях с соседними племенами кочевников. Мусейлима как религиозный и политический правитель йемамитов произнес приведенное выше «откровение», прославляющее его оседлых земледельцев. В рукописи ОЗ посетитель сталкивается с Агасфером, в прошлом приближенным исламского «лжепророка». Посетитель, Муджжа ибн Мурара, когда-то предал Мусейлиму в битве при Акрабе. Сейчас он хочет добиться приема Демиурга (для него он Милостивый, исламский Рахман) и получить прощение за свои грехи. Диалог Агасфера и Муджжи ибн Мурара выглядит как фантастическая смесь из непонятных (вначале) исламских клятв, экзотики в стиле «Тысячи и одной ночи» и преувеличенной жестокости: «Клянусь самумом жарким и верблюдом безумным, я отрублю тебе сейчас второе ухо моим йеменским клинком!» [Стругацкие 2000–2003, 9: 161].

Посетитель угрожает Агасферу. Агасфер отвечает, вызывая сонм арабских призраков и духов. Рассказчик поясняет: «Кто-то часто задышал у меня над ухом. Я оглянулся. Ифриты и джинны были тут как тут. Вся бригада в полном составе. Тоже, наверное, проснулись и сбежались на крики. Все были дезабилье…» [Стругацкие 2000–2003, 9: 162].

Атмосфера причудливой экзотической магии, выраженная посредством сочетания советских клише и крепких словечек, сгущается к концу эпизода в темную смесь эротизма и страсти. Гость из прошлого напоминает Агасферу, что в другом воплощении, в облике сторонника Мусейлимы, его предала Саджах, играющая здесь роль роковой женщины:

– <…> твоя Саджах нацарапала эту записочку, сидя на могучем суку моего человека. Ты знаешь его – это Бара ибн-Малик, горячий и бешеный, как хавазинский жеребец, вскормленный жареной свининой, искусный добиваться от женщин всего, что ему нужно. А нужно ему было тогда, чтобы дьявол Раххаль, терзаемый похотью, покинул войско Мусейлимы на чаше верных весов!

И сейчас же, без всякой паузы:

– Ты позволил себе недозволенное <…>

<…> мелькнуло на мгновение длинное узкое лезвие, раздался странный чмокающий звук… храп раздался, наподобие лошадиного, и страшный плеск жидкости, свободно падающей на линолеум [Стругацкие 2000–2003, 9: 164].

В некоторых фрагментах статьи Бартольда также предвосхищаются детали пространства действия Стругацких. Например, у Бартольда мы находим:

Так, у Табари из главного, хотя, как известно, отнюдь не достоверного сочинения об отпадении, из труда Сейфа, приводится разговор между Мусейлимой и арабом из родственного хани-фитам племени: «Кто приходит к тебе?» Мусейлима ответил: «Рахман». – «При свете дня или в темноте?» – «В темноте». – «Я свидетельствую, что ты – лжец, Мухаммед говорил правду; но лжец из рабйитов мне милее говорящего правду из мударитов» [Бартольд 1966: 562].

В сцене столкновения между Агасфером и его противником Муджжой ибн Мураром в «Отягощенных злом» само содержание префигуративного текста не имеет значения, но его форма приспособлена для целей авторов. Вопрос: «При свете дня или в темноте?» – превращается у Стругацких в один из аспектов загадочного пространства. Муджа ибн Мурара стоит на пороге между лестничной площадкой общежития и приемной Демиурга. Дверной проем размыт так, что становится простым зияющим треугольником, разделяющим свет в комнате и темноту за ним там, где должна была располагаться лестничная площадка. Пол прихожей покрыт зеленым линолеумом (советский быт XX века), а посетитель стоит на «роскошном цветастом ковре» (реалия Аравии VII века), угол которого высовывается за порог, на линолеум. Пространственное изображение двух разных по времени миров приобретает тут кинематографические черты. Посетитель через плечо смотрит назад в темноту, в историческую Аравию, как будто слушая голос откровения. Игра света и тени служит декорацией для диалога, основанного на статье Бартольда:

Муджжа ибн-Мурара непроизвольно облизнул пересохшие губы и, словно бы ожидая подсказки, оглянулся через жирное плечо в темноту треугольного проема. <…>

– Я свидетельствую: ты лжешь… – прохрипел толстяк, не получивший из тьмы никакого подкрепления [Стругацкие 2000–2003, 9: 160].

Я выбрала именно этот пример использования Стругацкими литературной префигурации, потому что он показывает границы, в которых данный прием можно успешно применять. Хотя в этом случае современный текст и основывается на некой схеме прогнозирования, он теряет большую часть смысла, заложенного в самом приеме. Ни статья Бартольда, ни его ключевая тема не относятся к культурной мифологии, знакомой большинству европейских и российских читателей. «Отягощенные злом», по словам Бориса Стругацкого (в частном разговоре 1989 года), были задуманы как «роман о трех Христах». Самый известный и устойчивый префигуративный мотив в романе – жизнь Христа, рассматриваемая через систему образов Г. А., Демиурга и исторического Иисуса (по воспоминаниям Агасфера Лукича). Но это в равной степени и роман о лжепророках. После двух тысячелетий христианства человечество, описанное в романе, меньше, чем когда-либо, готово ко второму пришествию. Каждой фигуре Христа противостоит лжепророк – это Сталин, Гитлер, панковский лидер в контркультурной коммуне и – в менее ясной префигурации, рассмотренной выше, – лжепророк ислама.

Глава третья

Апокалиптические пространства

Двадцать первый век на пороге. Коммуналка. Тоска. И над всем этим – черным фломастером по белому кафелю кухонной стены – напоминание: «Lasciate ogni speranza».

А. и Б. Стругацкие. Отягощенные злом

Круги Дантова ада

«Град обреченный» был закончен в 1975 году, но впервые напечатали его в 1988 году. Это роман в шести частях. Каждая часть соответствует этапу в эволюции сознания героя. На самом деле духовное путешествие героя начинается уже после его смерти, поскольку город, в котором происходит действие романа, расположен на том свете. С первых страниц мы узнаём, что все его жители в момент смерти согласились принять участие в некоем Эксперименте, после чего сразу очутились в городе. В результате они попали сюда из разных географических точек и из разных исторических моментов, хотя все говорят по-русски и все прибыли из относительно недавнего – после Второй мировой войны – времени. Большинство горожан не помнят о своей