Исторические корни волшебной сказки - Владимир Яковлевич Пропп Страница 43

шерсть в кучу копили» (Ж. Ст., стр. 359). Мужская коммуна живет исключительно охотой. Пища юношей — исключительно мясная, продукты земледелия им иногда бывают запрещены. Шурц ставит это в связь с тем, что земледелие находится в руках женщин. Иногда вырабатывается своеобразная монополия на охоту. Только посвященные в союз имеют право охотиться.[201] В гриммовской сказке «12 охотников» мы имеем такой коллектив охотников, поставляющих дичь к столу царя-вождя. То же имеем в русской сказке. «В некотором государстве жил-был король холост-неженат, и была у него целая рота стрельцов: на охоту стрельцы ходили, перелетных птиц стреляли, государев стол дичью снабжали» (Аф. 122b).

6. Разбойники. Но в сказке эта коммуна часто живет еще другой профессией. Эти братья — разбойники. Здесь можно бы думать о простой бытовой деформации древнего мотива в сторону приближения его к более позднему быту, в данном случае — к более поздним и понятным явлениям разбоя. Так смотрит, например, Лурье.[202] Однако разбой лесных братьев также имеет свою историческую давность. Новопосвященным часто предоставлялись права разбоя или по отношению к соседнему племени, или, гораздо чаще, по отношению к своему собственному. «Мальчики уже не находятся под действием обычных правил и законов, но имеют право на эксцессы и насилия, в особенности воровство и вымогательство средств питания. В Futa Djallou новообрезанные могут в течение месяца красть и есть, что им вздумается, в Dar Fui они бродят по соседним селениям и воруют домашнюю птицу». Это не одиночное, а характерное явление. «Сила неофитов простирается так далеко, что они могут присвоить себе всякий предмет, принадлежащий непосвященному».[203] Смысл этого разрешения, по-видимому, заключается в том, что в мальчике-воине и охотнике надо развить оппозицию к прежнему дому, к женщинам и земледелию. Разбой есть прерогатива новопосвященного, а таким является и молодой герой.

Можно ли сравнивать сказочных лесных разбойников с уголовниками недавнего прошлого? Даже в самых, казалось бы, реалистически переработанных мотивах иногда вкраплены чрезвычайно архаические частности. «Идет он по городу, видит двухэтажный дом, заходит в него. А в этом доме живет шайка разбойников. Заходит в дом, они сидят за столом, водку распивают» и т. д. Герой просится в шайку. «Если вы не верите, глядите — на моих руках вот у меня и клейма есть…» (З. П. 17). О том, что нанесение клейма характерно для обряда посвящения, мы уже говорили выше. Это не что иное, как татуировка. Вопрос о нанесении клейм и знаков специально разработан у Леба. Но есть и другой признак, свидетельствующий о связи этого мотива с обрядом посвящения: это человеческая пища, которую обычно едят братья-разбойники. В человеческих костях, находимых в щах (З. П. 71), в обрубленных и оторванных руках, ногах, головах, в трупах, которые в разбойничьем дому кладутся на стол для съедения, и пр. мы имеем остаток обрядового каннибализма.

7. Распределение обязанностей. Это братство имеет свою очень примитивную организацию. Оно имеет старшего. Этот старший выбирается. Сказка называет его иногда «большим братом». Иногда братья, покинув дом, бросают шарик или пускают стрелу, и по тому, чья стрела дальше летит, выбирают старшего. Более ясно отношение к лесному дому в следующем случае: «Вот четыре богатыря и пошли. Доходят: каменная стена вокруг этого царства и тын. „Кто эти ворота отобьет, тот и большой брат будет“» (З. В. 45). У Худякова мальчик, которого отдали повару, чтобы изжарить его, попадает в учение к кузнецу. Он попадает в старшие: «Вон там в реке лягушки квачут: у кого перестанут квакать, тот будет царем» (Худ. 80). В пермской сказке: «Кричите: „воротись, река, назад!“» (resp. «приклонись к сырой земле, лес», «утишись в лесе, тварь»). Очевидно выбирается наиболее ловкий и сильный, обладающий магической властью над природой. В этом именно заключается одна из сторон посвящения: охотник якобы приобретал власть над стихиями, в частности над «лесной тварью». О выборах старших в указанных условиях упоминает и Шурц.[204] В этой коммуне есть и известное распределение обязанностей. В то время как братья охотятся, один из них готовит для них пищу. В сказке братья всегда делают это по очереди. «Поселились. Оставили Дубынца завтрак варить» и т. д. «Который кашу-то варит у вас?» — спрашивает пришелец в доме разбойников (З. В. 52). Сказка не сохранила того исторически имевшегося положения, что вся группа вновь поступивших должна готовить пищу для всего дома и держать его в порядке.[205] В Америке новопоступившие в течение двух лет должны были нести рабскую службу, в некоторых местах Азии низший ранг новопоступивших назывался «носителями дров» и исполнял эти обязанности в течение трех лет.[206] В русской и немецкой сказках солдат, попавший к чёрту (этот мотив представляет собой эквивалент пребывания в лесу у лешего и пр.), должен в течение ряда лет подкладывать под котлы дрова. На эту связь обратил внимание и Лурье, приводящий между прочим швейцарскую сказку, где «главная обязанность мальчиков, попавших в лесную избушку, следить за тем, чтобы огонь в очаге не потух».[207]

8. Сестрица. Все, о чем говорилось до сих пор, носит характер аксессуаров, обстановки, статики, но не динамики, не действия. Эта динамика начинается с появлением в этом братстве женщины.

Мы не будем здесь рассматривать вопроса, каким образом в сказке девушка попадает в лесной дом. Она выгнана мачехой, приглашена в дом разбойниками, похищена и т. д. Из возможных форм попадания девушки в дом мы остановимся только на похищении ее. В афанасьевской сказке в лесу живут два богатыря: «один слепой, другой без ног. Скучно им показалось, и вздумали они украсть где-нибудь девочку от отца, от матери» (Аф. 116а). Положение похищенной весьма почетное «Богатыри привезли купеческую дочь в свою лесную избушку и говорят ей: „Будь нам заместо родной сестры, живи у нас, хозяйничай; а то нам, увечным, некому обеда сварить, рубашек намыть. Бог тебя за это не оставит!“ Осталась с ними купеческая дочь, богатыри ее любили, за родную сестру почитали; сами они то и дело на охоте, а названая сестра завсегда дома, всем хозяйством заправляет, обед готовит, белье моет» (Аф. 116а). Уже этого одного примера достаточно, чтобы установить следующие черты, характерные для «сестрицы». Она или похищена, или, в других версиях, приходит добровольно или случайно; она ведет у братьев хозяйство и пользуется почетом; она живет с братьями как сестра.

Из этих трех пунктов третий не соответствует исторической действительности, и на нем я остановлюсь ниже, первые же два вполне историчны даже в деталях.

С одной стороны, жизнь в мужском доме имеет своей целью отделение