Особенности развития жанра баллады в отечественной поэзии 1990–2000-х гг. - Екатерина Васильевна Назарова+ Страница 48

Ощущение стертости границ между реальным и ирреальным красной нитью проходит через все поэтические тексты цикла. Так, например, в «Невесте» представлена мистическая история о девушке и водяном, восходящая к сказочным сюжетам. Повествователь, рассказывающий необычную историю, сразу обращает внимание на инаковость героини, ее отчужденность от мира:

Не ходила она на бульвар.

И с подругами не наблюдалась.

Юной живности маленький дар,

Эта белость, и милость, и алость,

С ног валил ее, точно удар.

А воды – беспримерно боялась [56, с. 14].

Уже в самой завязке истории подчеркивается странная боязнь водной стихии. Романтичная героиня падала в обморок даже при виде обычной струи воды. Спасая себя, она постоянно носит булавку, от чего ее руки сплошь усеяны мелкими уколами. Однажды любопытная соседка подслушала разговор незадачливой невесты о том, что она боится некоего водяного, который ее преследует. Заботясь о нравственном климате дома, советская старушка собирается донести на незадачливую невесту, но последующие мистические события разрушают ее планы:

И уже собралась она

Обратиться по месту прописки,

Как водичка из кошкиной миски

Ухмыльнулася, вспучась со дна,

И сказала: а шла бы ты на [56, с. 17].

Развязка разрушает жанровый архетип. Дальнейшая судьба невесты покрыта тайной, которая не дает покоя бдительной соседке. Сам финал произведения одновременно направлен на утверждение и разрушение жанрового канона:

По ступеням невеста спустилась

И жених на ступени взбежал

И ее как букет удержал

И машина его покатилась,

Закатилась и не возвратилась.

И поникши, как сохлая ветка,

И белее, чем смертный глазет,

Говоря непрослышно и редко,

До могилы читала соседка

Сообщенья центральных газет [56, с. 18].

М. Степанова иронически обыгрывает традиционное завершение лирических баллад и пародирует романтические штампы, однако сохраняет главную особенность балладного жанра – столкновение с загадкой и сверхъестественным событием на уровне обыденного сознания.

Невозможность обретения семейного счастья и неразрешимое столкновение мужского/женского демонстрирует баллада «Летчик», в основе которой лежит «мистико-криминальная драма», отсылающая к распространенным сюжетам русского шансона. История убийства рассказывается от лица преступницы, которая находится в зале суда. Покой семейной жизни нарушен мечтой вернувшегося из рейса мужа-летчика, который грезит о встрече с Небесной Дочкой, Вечной Женственностью, Прекрасной Дамой. По его утверждению, эта загадочная особа спасла ему жизнь. Рассказ «обманутой» жены наполнен особым драматизмом. Ослепленная гневом и ревностью женщина не осознает, что разум ее супруга изувечен трагическими событиями произошедшей катастрофы, в которой, вероятнее всего, ему одному удалось выжить. М. Степанова стирает возвышенный пафос поэтики романтизма, привносит в нее элементы поэтической игры с образами и символами:

Неделю он пил, как слезу, со слезой.

Кому-то грозил, кому-то «Слезай!»

Держася хрипел за живот.

Потом же притих и тихо сказал,

Что там, наверху, – не глядя в глаза, —

Небесная Дочка живет.

И дочка, и бабка она, и жена,

И как под одеждой она сложена,

И я бы простила вранье,

Но очень уж тщательно он описал

Ее равнодушные, как небеса,

Бесцветные очи ее [56, с. 20–21].

По мере развития истории блоковская Прекрасная Дама постепенно приобретает реальный телесный образ советской школьницы – пионерки/комсомолки, своеобразный женский идеал эпохи, который, в свою очередь, низвергается оскорбленной женой в образ падшей женщины. М. Степанова отмечаете парадоксальные различия мужского и женского сознания: мужчины склонны превозносить идеалы женственности, далекие от образа выбранных ими же законных жен, и умение последних сбросить с вершины пьедестала этих нимф. Совокупность избранных художественных средств: разговорная лексика, обилие жаргонизмов, многочисленные аллюзии и реминисценции, жанровый синтез блатной песни, жестокого романса, баллады позволяет пародийно передать болезненное сознание современного мира и отдельного человека, потерявшего веру в счастье:

<…>

А я, у меня ничего своего,

Но эта астральная сучка его,

Воздушный его комиссар,

Ответит, ответит за каждый вираж

И вспомнит погибший его экипаж

И что там еще предписал!

<…>

Была пионерская форма на ней

Она покраснела до самых корней.

Слегка наклонилась в окне

И страшно в моих зашумело ушах,

Но к ней на подножку я сделала шаг

И суд заседает по мне.

…Простите ж меня, хоть прощения нет,

За гибель девчонки двенадцати лет <…> [56, с. 21–22].

Ревность, невозможность обретения личного счастья – основные мотивы и баллады «Беглец», в которой сквозь контаминацию песенного сюжета о несостоявшейся любви клена к березе, жестокого романса, блатных, дворовых песен, мотивов есенинской любовной лирики представляется суть страстной мужской натуры, не знающей границ в достижении своей главной цели – завоевании женщины. За ироничным планом насыщенного событиями сюжета (обретение героем счастья любви, его потеря, месть за свою первую любовь, как следствие – лишение свободы, побег, выяснение отношений с братом) проступает мятущаяся одинокая личность, пытающаяся осмыслить прошлое, настоящее и будущее:

И лежу, мертвея день ко дню,

В золотом кустарнике багряном,

Наблюдая мысленные ню,

Черепом светлея безымянным,

Проницая взглядом расстоя,

Сообщая химию полянам.

Вижу все, что не увидел я:

Брата на припеке за беседкой

И тебя, хорошая моя [56, с. 26].

Жанровые черты баллады в данном произведении, как это часто бывает у М. Степановой, размываются доминантными особенностями блатной песни. Однако избранная нарративная форма – повествование ведется от лица умершего героя – погружает сюжет в таинственную балладную атмосферу.

Мелодраматичный сюжет следующего произведения цикла, «Собака», соединяет в себе жанровые признаки баллады и рассказа в стихах, повествующего о погибшей собаке и ее встрече с хозяином через тридцать лет.

Криминальный подтекст, тема злого рока, тотального несчастья, мистического ужаса сменяется трогательной меланхолией, чувством раскаяния за непростительное предательство. В данном тексте повествование ведется от лица лирического героя, приехавшего на дачу с семьей. Его посещают воспоминания из детства: много лет назад на этом самом месте он отдыхал со своими родителями. В тексте подчеркнуто, что бояться в лесу нечего:

География не обещала беды:

Просто сеть крупнолистого леса,

Не считая приближенной слева воды,

Приповернутой кверху как линза [56, с. 28].