«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.) - Андрей Вячеславович Кураев Страница 5

— Слишком много горя сразу посылаешь, мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоем с Николом?.. Посмотри, что делается кругом, ты посмотри… Мать-заступница, неужто ж не сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать-то?

Она опять поклонилась и жадно коснулась лбом пола, перекрестилась и, вновь простирая руки, стала просить:

— На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли Сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо…

Шепот Елены стал страстным, она сбивалась в словах, но речь ее была непрерывна, шла потоком. Она все чаще припадала к полу, отмахивала головой, чтоб сбить назад выскочившую на глаза из-под гребенки прядь. День исчез в квадратах окон, исчез и белый сокол, неслышным прошел плещущий гавот в три часа дня, и совершенно неслышным пришел Тот, к Кому через заступничество смуглой девы взывала Елена. Он появился рядом у развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой. Грудь Елены очень расширилась, на щеках выступили пятна, глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслезным плачем. Она лбом и щекой прижалась к полу, потом, всей душой вытягиваясь, стремилась к огоньку, не чувствуя уже жесткого пола под коленями. Огонек разбух, темное лицо, врезанное в венец, явно оживало, а глаза выманивали у Елены все новые и новые слова. Совершенная тишина молчала за дверями и за окнами, день темнел страшно быстро, и еще раз возникло видение — стеклянный свет небесного купола, какие-то невиданные, красно-желтые песчаные глыбы, масличные деревья, черной вековой тишью и холодом повеял в сердце собор.

— Мать-заступница, — бормотала в огне Елена, — упроси его. Вон он. Что же тебе стоит. Пожалей нас. Пожалей. Идут твои дни, твой праздник. Может, что-нибудь доброе сделает он, да и тебя умоляю за грехи. Пусть Сергей не возвращается… Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай… Все мы в крови повинны, но ты не карай. Не карай»[43].

По словам Л. Е. Белозерской-Булгаковой, Библия стояла у Михаила Афанасьевича на одной из нижних книжных полок рядом с письменным столом — так, чтобы можно было ее достать рукой, не вставая с места[44]. М. П. Смирнова рассказывала о своей встрече с Булгаковым (в 1931 или 1932 году): «Помню, уже в конце дня он спросил меня: „Маргарита Петровна, Вы читали Библию?“ Я ответила: „Как надоели уроки Закона Божия в гимназии, а тут еще Библию читать? Только этого мне не хватало!“ — „Вы еще будете ее читать!“»[45]

Итог религиозного пути Михаила Булгакова мы уже видели: за три дня до смерти, «6 марта 1940 г. Был очень ласков, целовал много раз и крестил меня и себя — но уже неправильно, руки не слушаются…»[46].

Таков последний плод его религиозности. Но перед этим, уже в дни последней и мучительной болезни духовная брань у Михаила Афанасьевича была страшная. Он несколько раз просил дать ему револьвер (хотел пойти путем самострельной «эвтаназии»[47]). Он порывался сжечь роман (и действительно сжигал весь роман в марте 1930 года, а отдельные страницы и главы — и позже). «1 октября 1939 г. Разбудил в семь часов — невозможная головная боль. Не верит ни во что. О револьвере. Слова: отказываюсь от романа. Отказываюсь от всего, отказываюсь от зрения, только чтобы не болела так голова»[48]. И все же — устоял.

А теперь я предлагаю с духовной (или с мистической — так понятнее светскому читателю) точки зрения посмотреть на эти два эпизода: Булгаков порывается сжечь свой роман и Булгаков все же посылает свой роман в мир. Какой из этих двух его импульсов от лукавого? В одном случае Булгаков порывается покончить с собой, в другом случае он осеняет себя и жену крестным знамением. Может ли первое быть от Бога, а второе — от «Воланда»? Нет. Но тогда получается, что тот дух, что подталкивал Булгакова к самоубийству, он же и требовал уничтожения рукописи «романа о дьяволе». А та Сила, что дала Булгакову возможность совершить последние движения и произнести последние слова, то есть та Сила, которая вдохновила его на крестное знамение, она же и дала ему возможность благословить свой роман.

Племянница Михаила Булгакова Е. А. Земская свидетельствует о том, что он стал ее крестным (в 1926 году). Также Елена Андреевна вспоминает о заочном отпевании Михаила Афанасьевича в церкви на Остоженке[49] (очевидно, это храм св. Илии Обыденного — ближайший действующий храм к тому месту, где был снесенный храм Христа Спасителя). В семейном предании совмещение заочного отпевания с кремацией, на которой настоял сам Булгаков, объясняется тем, что писатель избрал кремацию, чтобы не повредить близким. Показательны слова Е. С. Булгаковой: «Многие меня упрекали — как я могла так хоронить верующего человека»[50].

Так что я каждый раз вздрагиваю, когда в очередной статье православного литературоведа А. Ужанкова вновь и вновь читаю: «В романе есть один эпизод с Мастером: он взглянул на иконку с изображением ангела-хранителя и увидел, что ангел отвернулся от него. Как и его создатель, Михаил Булгаков, Мастер тоже отказался от своего ангела-хранителя, поскольку отказался от своего имени, данного ему при крещении»[51].

В романе нет такого эпизода. В черновиках — тоже. Подтверждений тому, что Булгаков отказывался от своего имени Михаил, Ужанков не приводит. Дневник Е. С. Булгаковой показывает, что про свои именины Булгаков помнит и принимает поздравления: «21 ноября 1934. День именин М. А. Мы с Сергеем подарили ему „пополам“, как говорит Сергей, ноты — „ангейзера“, „Руслана и Людмилу“ и др. Это еще — накануне. А сегодня я подарила ему бюро — александровское. Был звонок Оли — поздравление».

Про мастера я молчу: влюбленные имеют право называть друг друга как хотят. Хоть рыбонькой, хоть козликом… А если студенты позовут Александра Ужанкова «профессор!» и тот откликнется на это обращение, это вряд ли будет означать его отречение от св. князя Александра Невского.

Вопрос о личной вере и неверии М. А. Булгакова неразрешим, если под «верой» иметь в виду только православную воцерковленность, а под «неверием» — пошлости журнала «Безбожник». Булгаков не там и не там. В его жизни и окружении от юности до смерти совсем незаметно священников. Религиозную тематику в частных беседах не понимает.