Элементарная социология. Введение в историю дисциплины - Александр Фридрихович Филиппов Страница 14

дитя, на всех кидается и все хочет отнять. На самом деле называть человека ребенком, то есть тем, кто не контролирует свои порывы, тем, кто не считается с другими, кто требует от других всего и не обращает внимания на чужие потребности, – называть его ребенком значит отрицать за ним то, что делает его способным, по Гоббсу же, к войне всех против всех, а именно отрицать силу. Потому что, если он достаточно силен, то мог бы вообще обойтись без других людей. А если он дитя, то есть зависимое существо, то он недостаточно силен, чтобы вести против других войну. Одно из двух.

Вопрос из зала:

А где здесь противоречие? Если он силен, он может в целях экономии сил просто забрать у другого, чем добывать для себя продукт, скажем, убивая мамонта.

Для Гоббса в его теоретической схеме люди примерно одинаковы по силе и разуму. Это означает, что эмпирически может сильному человеку встретиться слабый, и тогда сильный у него все отнимет. А слабый договорится еще с десятком слабых и заберет все обратно. И нельзя сказать, что для Руссо этот аргумент не работает в полной мере. Это не так, и мы увидим сейчас, как он его парализует.

Представьте себе, как он видит эту картину. Земля, богатая плодами, по ней бегают люди, независимые друг от друга. Они зависимы лишь то время, пока они маленькие и слабые – это зависимость детей от родителей, но потом они разбегаются. Какой резон этим людям, разбежавшимся по необъятным просторам, нападать друг на друга и отнимать что-либо? И какой резон им бегать за мамонтом, если можно просто пойти и съесть яблоко? То есть человек в принципе, разумеется, не стеснен соображениями права, ему не обязательно конфликтовать с другими, потому что для конфликта нужно их тесное сосуществование, которого нет. Вспомните, что я говорил про естественное состояние у Гоббса: людям нужны репутация, слава, чтобы не сражаться постоянно за то, что они стараются удержать. Но Гоббсу не приходит в голову, что они могли бы, как когда-то фермеры в Америке, селиться так, чтобы не видеть из своего окна другие фермы, и уходить дальше, если плотность населения будет нарастать. Ему не приходит в голову дикарь-одиночка. И, наконец, есть еще один важный момент, который как теоретический аргумент вводит Руссо в противоречие с Гоббсом. Он говорит: у человека не одно, а два главных, изначальных побуждения: стремление к самосохранению, а другое – это сострадание к другому. И в тех случаях, когда его эгоизму ничто не угрожает, он вполне способен сострадать и оказывать поддержку, а вовсе не обязательно отнимать чужое.

Впоследствии Конт назовет это словом «альтруизм». У Руссо слова еще нет, но понимание уже есть. Однако посмотрите, что следует из того, что люди изолированы? У Гоббса они теоретически (без демонстрации того, как это могло бы быть в реальности) изолированы, а, столкнувшись, делают попытку убивать и грабить. И, не преуспев, заключают общественный договор. Что нужно для заключения общественного договора, что есть его минимальное условие? У Гоббса оно важно, но просто мы на этом не остановились, – это речь. По Гоббсу, речь нужна человеку, чтобы ориентироваться в собственных воспоминаниях, для коммуникации с другими людьми и для игры в свое удовольствие. А воспоминания – это следы, оставленные опытом в душе, и речь нужна для того, чтобы не путаться в том, что чему соответствует из внешнего мира в тех следах, которые этот мир оставлял в нем прежде. Он использует некоторого рода значки, и они служат обозначению элементов опыта. Благодаря этим значкам человек становится способным рассуждать, калькулировать, совершать разумные действия и так далее. Поскольку он может использовать обобщенные понятия и оперировать ими, как если бы они имели отношение к опыту, а не к другим понятиям, то человек может очень серьезно заблуждаться в тех вопросах, ответ на которые лежит вне сферы опыта, и, следовательно, не может быть получен путем обращения к этому опыту[17].

А значит, разгорается спор, конец которому кладет только решение человека, обладающего авторитетом, то есть способностью принудить к принятию лишь одного ответа из множества возможных. Все хорошо, кроме одного. Гоббс считает, что человек не может обойтись без этих значков-понятий для правильного рассуждения. И хотя у него есть существенные проблемы с договоренностью с другими людьми относительно использования значков (конвенционального использования знаков), тем не менее, эта проблема в целом разрешима в пределах, касающихся опыта, и затруднена там, где речь идет об общих понятиях.

Руссо ставит вопрос по-другому: зачем человеку вообще общие понятия, язык? Он бегает, гордый и одинокий, увидел нечто и съел. Зачем ему знать, что то, что он ест, – это яблоко? И поскольку он встроен в природу на инстинктивном уровне, то знание о том, что ему впрок, а что нет, вполне заменяет ему многочисленные рассуждения. Договариваться с другими с людьми? О чем? Договоренности нужны там, где есть зависимости, а если зависимостей нет, то нет и договоренности. Кто от кого зависит, взрослый от ребенка или ребенок от взрослого? Ребенок от взрослого – значит, язык нужнее ребенку, чем взрослому, значит, это ребенок должен был бы учить взрослого языку. Но этого уж тем более не может быть – какой язык может изобрести ребенок?

С языками дело обстоит следующим образом. Когда люди постепенно начинают обнаруживать прок от совместной жизни – тогда они, поселяясь вместе, вынуждены прибегать к использованию одних и тех же знаков. Первоначально – в ситуациях самых простых зависимостей (например, ребенка от матери). Так постепенно формируется язык, общение, способность называть вещи одними и теми же словами – и это, в свою очередь, способствует тому, что их общение оказывается устойчивым. То есть этот процесс неизвестно как запущен – мы никогда не узнаем, говорит Руссо, как это началось. Понятно, что до какого-то момента человек – абсолютно независимое природное существо, и в какой-то момент его существование как чисто природного прерывается. Это начало, до которого естественное существование людей равно самому себе. И потому, что оно равно себе и совершено удовлетворительно, объяснить, почему этот процесс запустился, – нельзя, это загадка. Возможно, это случилось потому, что людей стало больше и они стали чаще сталкиваться друг с другом или обнаружили выгоды совместного существования и то, что язык позволил это существование стабилизировать.

Тем не менее, ключевой момент здесь следующий: когда