Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России - Сергей Мохов Страница 16

они невидимы, для частного бизнеса не являются собственностью и субъектом потенциального вложения средств. С другой стороны, легальный статус кладбища не приводит к изменению его качественного состояния — отсутствуют органы контроля и нормативные требования. Периодические прокурорские проверки заканчиваются только штрафами. По словам одного из информантов, нежелание легализовать кладбища мотивируется лишь уклонением от потенциальных проблем: «Нет в кадастре — и хорошо, ну а заставят включить, то ничего, и так можно будет. Сложнее, но в целом терпимо».

По мнению Паскаль Тромпетт, одним из главных достижений французского рынка ритуальных услуг является то, что все инфраструктурные проблемы стали невидимыми для потребителей[49]. Дэвид Перри полагает, что, когда сети инфраструктуры «работают безупречно, их замечают в последнюю очередь». Однако именно видимость инфраструктуры и ее пребывание в дисфункциональном виде имеет принципиальное значение для функционирования похоронного дела в современной России. Дисфункция не только позволяет увидеть роль инфраструктуры, но и является ее основной характеристикой, влияющей на облик данного института. Статус-кво, который заключается в дисфункциональности инфраструктуры, намеренно поддерживается акторами и является легитимным режимом взаимодействия между властью и местными агентами похоронного дела.

Федеральная власть, сохраняя состояние дисфункции инфраструктуры, обеспечивает получение дополнительного теневого дохода для отдельных акторов. Это своего рода покупка лояльности, которая не предусматривает серьезных политических издержек из-за ее неформального характера. Для местной власти это не только возможность снять с себя ответственность, но и способ контроля за частным бизнесом, представители которого, в свою очередь, продают доступ к объектам инфраструктуры в качестве услуги.

Усугубляет эту ситуацию и тот факт, что похороны требуют быстрого исполнения. Зачастую прокуратура не может закрыть морг, в котором хранятся тела, опасаясь реакции родственников. Последние же не хотят влиять на ситуацию, преследуя в качестве единственной цели получение и захоронение тела умершего родственника. Именно по этой причине похоронные компании не инвестируют в создание собственной инфраструктуры по примеру европейского и американского похоронного дела. Для них это означало бы полное переформатирование похорон как процедуры: во-первых, это привело бы к необходимости финансовых вложений, а, во-вторых, к увеличению издержек, внедрению принципиально новых услуг и возвращению похоронам формата ритуального действия.

В современной России именно государство как актор не заинтересовано в появлении частной рыночной инфраструктуры. Дисфункциональность инфраструктуры становится даже источником мистификаций, используемых в качестве инструмента влияния и поддержания текущего состояния системы.

Дисфункциональностью инфраструктуры является и сращивание материальной сферы с социальной, а именно влияние на работу инфраструктуры человеческого фактора. Например, потеря неформального контакта с работниками морга или кладбища приводит к остановке функционирования инфраструктуры для конкретного актора. В этом фокусе инфраструктура становится не инструментом, а полноценным актором, который создает социальные/властные взаимоотношения между участниками. В случае похоронного дела в современной России дисфункциональность инфраструктуры выступает не просто экономическим ресурсом, но инструментом управления.

Принципиальная особенность функционирования рынка ритуальных услуг в России заключается в задействовании специфического механизма контроля над инфраструктурной средой как ресурсом[50].

Когда ремонт становится ритуалом

Важно подчеркнуть, что, когда мы говорим о похоронном деле в современной России, речь идет не о коммодификации самого похоронного ритуала. Наоборот, все ритуальные аспекты, связанные со смертью и похоронами, сознательно и настойчиво исключаются акторами похоронного бизнеса из предлагаемых ими услуг. Похороны как ритуал, обладающий внутренней целостностью и автономным культурным и социальным смыслом, разбиваются ими на ряд действий, каждое из которых само по себе не имеет ритуального смысла. Акторы продают не привычный ритуал, а решение конкретных проблем, связанных с продвижением тела по инфраструктурной цепочке. Инфраструктура похоронного дела посредством такого дробления предстает в качестве инфраструктуры совершения операций с мертвым телом.

Предметом договоренностей становятся разовые манипуляции: перевозка, подготовка и выдача трупа, покупка гроба и места на кладбище, перевозка гроба и трупа до кладбища, копка могилы. Сложившиеся практики работы ритуальных агентов, работников моргов и кладбищ как бы «стерилизуют», стирают всякое символическое значение смерти, перенося концептуализированный Робертом Герцем процесс социализации мертвого в качестве предка и предка в качестве члена сообщества во временной период, следующий за похоронами[51].

Родственники, решая насущные задачи по организации похорон, просто не имеют возможности предаться скорби или осмыслить опыт смерти близкого человека, они обязаны в течение двух суток постоянно принимать конкретные локальные решения относительно мертвого тела. Иными словами, представленный сценарий похорон не только отделяется от процесса социализации покойного, но и исключает всякую рефлексию над смертью.

Однако дисфункциональность инфраструктуры похоронного дела можно рассмотреть и под другим углом — уже как символический ритуал. Так, в сравнении с традиционным русским похоронным ритуалом, где на протяжении трех дней осуществлялись необходимые манипуляции с телом покойного (положение рук во гробу, правильная одежда, пронос гроба по дороге и т.д.)[52], в современных похоронах именно проблемы инфраструктуры выходят на первый план. Анна Соколова, продолжая мысль Арьеса о вытеснении и медикализации смерти, называет современные русские похороны «похоронами без покойника», указывая на то, что тело не играет никакой роли в практике похорон[53]. Я же полагаю, что именно тело по-прежнему играет главную роль: похороны — это процесс транспортировки усопшего через все инфраструктурные барьеры для того, чтобы он упокоился в могиле[54].

Дисфункциональность инфраструктурной среды воспринимается участниками похорон как естественное условие. Это отчетливо видно в разговорах между агентами, между самими родственниками и в этнографических интервью. Проблемы, возникающие при подготовке и проведении похорон, актуализируются (и представляются) участниками не как неизбежное зло, а как особая форма испытания.

Поломка и ремонт инфраструктуры переносятся и на последующие коммеморативные практики, по сути, заменяя их. Информанты описывают такую «разруху» как «ненормальную», но поскольку система постоянно находится в подобном состоянии, «вечный ремонт» приводит к формированию особого социального порядка и особой культуры. О подобных «культурах ремонта» писал антрополог Ян Чипчейз, отмечая, что для некоторых локальных сообществ процесс починки позволяет создавать горизонтальные социальные связи, которые обеспечивают обмен ресурсами, товарами и помогают в формировании социального статуса человека, умеющего делать «ремонт»[55].

Церемония прощания в поле, где находится кладбище.

Дочка автора, участвующая в ритуале ремонта на Пасху. В семье автора этих строк все