Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 19

Обычно предпосылки к подъему в ходе новой истории создавались не на внутренней основе, а в силу внешнего давления более развитых обществ. Эти вторжения – в буквальном или переносном смысле – давали толчок к разложению традиционных обществ или ускоряли уже начавшееся разложение. Кроме того, они вызывали у людей идеи и чувства, подсказывавшие новые формы общества в противовес традиционным, но исходя из основ старой культуры [Там же: 18–19].

Далее Ростоу развивает свою мысль и показывает, как и почему вызов, брошенный тому или иному обществу, приводит к осуществлению конкретных экономических и политических изменений.

Исторические факты свидетельствуют о том, что реактивный национализм, то есть противодействие вмешательству более развитых наций, был наиболее важной и мощной движущей силой в переходе от традиционного общества к современному, – по меньшей мере столь же важной, как и мотив получения прибыли. Люди, стоявшие у власти или имевшие влияние, стремились выкорчевывать традиционные основы жизни не потому главным образом, что ожидали увеличения дохода, а потому, что традиционное общество не смогло, или, как можно было представить, не сможет защитить их против уничтожения со стороны иностранцев [Там же: 46].

Данный вывод не следует, конечно, трактовать слишком упрощенно. Для ведущих реформаторов часто идеи преобразований, общественного прогресса, счастья народа и т. д. имеют самостоятельную ценность, но если рассматривать состояние элиты в целом, то она оказывается ориентированной на реформы только в том случае, когда из-за разнообразных угроз не видит возможности сохранять традиционный образ жизни.

Если же такие возможности появляются, модернизация затягивается надолго и порой возникает впечатление, будто она прекратилась или даже повернула вспять, обратившись, как иногда любят выражаться, в контрмодернизацию.

Нет сомнения в том, что, если бы не было оскорбления человеческого и национального достоинства при вторжении более развитых государств в колониальные или недостаточно развитые районы, ход модернизации традиционных обществ за последние 150 лет был бы гораздо медленнее, чем он оказался в действительности [Там же: 48].

Ростоу в «Стадиях экономического роста», пожалуй, злоупотребляет указаниями на конкретные сроки модернизации. Он в своей краткой схеме развития иногда пытается быть слишком конкретным и тем самым подставляется под удар. В частности, он утверждает, будто «примерно через 60 лет после начала стадии подъема (или спустя 40 лет после окончания этой стадии) обычно достигается состояние хозяйственной зрелости» [Там же: 22–23]. Анализ европейского опыта развития, который мог осуществить Ростоу в конце 1950-х годов, наводил его на мысль о таких сроках. Но сегодня мы знаем, что откаты в ходе модернизации могут быть весьма длительными. Именно при резком подъеме включаются разного рода силы, отбрасывающие общество назад (что показал, в частности, Хантингтон), поэтому намечать конкретные сроки для стадий роста вряд ли имеет смысл. Реальный ход модернизации в той или иной стране может оказаться значительно более медленным, чем у лидеров, но это отнюдь не значит, что развитие остановилось.

Рост по Ростоу

Если модернизация зависит в значительной степени от ответа нации на вызов со стороны соседей и от использования их прогрессивного опыта в своих собственных целях, то что же лежало в основе экономического подъема Великобритании – первой по-настоящему модернизировавшейся страны? Согласно «классической сказке», здесь было два важнейших фактора развития: торговля с заморскими территориями, а также научные открытия и изобретательство. Французы, в отличие от англичан, были недостаточно гибки. Они, например, третировали своих протестантов. Голландцы не имели достаточных ресурсов для промышленного развития и сосредоточились на торговле. А англичане в это время по какой-то не вполне понятной причине принимали оптимальные решения. Ростоу возражает против такой упрощенной трактовки и уверяет, что в основе этих оптимальных решений лежал английский национализм – стремление защититься от Римской церкви в XVI веке, от Голландии – в XVII и от Франции в XVIII столетии [Там же: 52–57]. Однако при всем значении национализма (которое не следует отрицать) вывод этот весьма спорен: все страны тогда защищались друг от друга, но прогрессировали именно англичане. Поэтому «классическую сказку» не следует сбрасывать со счетов, хотя, конечно, как делали позднее сторонники институционального подхода и ряда других научных направлений, надо дополнять ее иными объяснениями.

Впрочем, какие бы факторы мы ни приняли за стимул к переменам, важнейшая черта стадии подъема, по Ростоу, – это увеличение инвестиций, поскольку только так можно внедрить в производство новые научные методы и повысить производительность труда [Там же: 38]. Непосредственным же толчком к подъему могут являться в разных странах самые разные события: от политических революций, разрушающих старый баланс сил, препятствующий развитию, до позитивных изменений во внешнеэкономических связях, когда открываются новые рынки, растут экспортные цены или возникает большой приток иностранного капитала [Там же: 59].

Ростоу исследует развитие разных стран, уделяя внимание как сходству, так и различиям. Он отмечает, что Россия, как великая нация, способна создать развитую экономику и современное общество, но советские вожди добились роста, «уродливо сконцентрированного вокруг тяжелой промышленности и вооружений», и пытаются теперь добиться распространения советского режима на весь мир, что связано с искусственной задержкой роста потребления внутри страны [Там же: 154]. Понятно, что при таких опасных политических выводах, общая историко-социологическая концепция Ростоу была для советских читателей закрыта цензурой.

Соблазн высокой цивилизации

«Восхождение Запада» в концепции Уильяма Мак-Нила

А теперь о том, что делали историки. Как-то раз американский ученый Уильям Мак-Нил перечитал свою знаменитую книгу «Восхождение Запада. История человеческого сообщества», изданную в 1963 году и ставшую сразу бестселлером, несмотря на огромный объем – более тысячи страниц в русском переводе (Киев, Ника-Центр, 2013). А перечитав, он написал предисловие к очередному изданию, поведав читателям, любопытную личную историю, лежавшую в основе написания книги. Мак-Нил был, конечно, феноменально образованным историком, сумевшим в сравнительно молодом возрасте изучить огромный объем материала, но, возможно, именно поэтому, он мало внимания обращал на то, что творилось за пределами его «башни из слоновой кости». Современность не входила в сферу интересов историка.

Как книга становится успешной

Ни один историк не сможет отрицать, что его ви`дение прошлого отражает опыт его эпохи, зависит от традиций и школы, несет на себе печать того времени и места, где он жил. Однако я могу утверждать по крайней мере следующее: когда я писал эту книгу, я не имел ни малейшего представления о том, насколько мой метод интерпретации мировой истории совпадает с современным мне международным положением Соединенных Штатов. В ретроспективе можно, по-видимому, утверждать, что тот теплый прием, который был оказан читателями моей книге в начале 1960-х, во многом объясняется этим совпадением [Мак-Нил 2013: 14–15].

Дело здесь вот в чем. Американцы, достигшие больших успехов после Второй мировой войны, смотрели тогда на себя как на пионеров модернизации и размышляли, естественно, о том, насколько возможно передать опыт развитых стран странам развивающимся. С одной стороны, казалось, что в этой передаче опыта не может быть серьезных проблем: смотрите на нас – и учитесь. Но с другой – слишком сильны были тогда традиционные представления о различии цивилизаций, то есть о том, что существуют успешные западные народы и слаборазвитые восточные. Так может быть опыт не передается и каждая цивилизация варится в собственном соку?

«Необъятная» книга Мак-Нила была написана исходя из представления об интенсивности контактов цивилизаций. Или точнее, как сам он отметил,

исходя из понимания контакта с чужеземцами, обладающими новыми, неизвестными знаниями и умениями, как основного фактора, способствующего исторически значимым социальным изменениям. Естественным следствием такого подхода стал вывод о том, что центры высокой культуры (то есть цивилизации), демонстрируя соседям свои привлекательные новинки, становились для них своего рода раздражителями. Окружающие их менее развитые народы стремились освоить новшества и тем самым получить доступ к богатству и власти, к познанию истины и красоте – ко всему, что дают блага цивилизации тем, кто ими обладает. Однако такого рода попытки неизбежно связаны с необходимостью болезненного сложного выбора между страстным желанием подражать новому и не менее сильным стремлением сохранить и сберечь те старые обычаи и институты, которые отличают мир жаждущих приобщиться к цивилизации от цивилизованного мира с продажностью и несправедливостями, неизбежно ему присущими [Там же: 13–14].

Насколько можно понять, Мак-Нил в 1954–1963 годах, когда писалась книга, мало знал