Сообщество как городская практика - Талья Блокланд Страница 19

носит более явный характер. В пабе «на районе» с постоянной публикой входящий незнакомец может удостоиться пристальных взглядов, а разговоры на мгновение могут прерваться. Дружественное «могу я вам помочь?» может быть тактичным приемом осуществления социального контроля в городском районе. Хотя социологи детально проанализировали, каким образом люди принимают во внимание других или то, как они реагируют на события в публичном пространстве, например в качестве наблюдателей, исследователи, проявлявшие интерес к сообществу, идентичности или принадлежности, относительно мало задействовали случайные повседневные встречи в своих теоретических построениях. Для Георга Зиммеля (Simmel 1995 / Зиммель 2018) подобные контакты представляли собой прежде всего воздействие стимулов, которые способствуют большей замкнутости людей. Однако я полагаю, что в рамках нашей попытки теоретического осмысления сообщества мы должны уделить им больше внимания. К мимолетным столкновениям относятся все взаимодействия, являющиеся незапланированными и происходящими в результате каких-то других действий людей в силу того простого факта, что мир представляет собой многолюдное место. Эти контакты могут быть совершенно случайными, поверхностными и очень краткими, как в ситуации, когда мы проходим мимо других людей на улице. Они могут также иметь повторяющийся характер и быть более регулярными – например, когда мы проходим мимо одного и того же бездомного на входе в метро, ждем поезда вместе с одними и теми же пассажирами, гуляем с собакой в одно и то же время и в том же месте, что и другие люди, каждый день покупаем газету в том же самом киоске или едем на одном и том же автобусе с одними и теми же людьми. Отличие этих контактов от прочных вовлеченностей заключается в том, что у двух сторон нет общей существенной цели: мы не намереваемся встречаться с этими людьми снова, а то, что делают или не делают они, не влияет или влияет лишь очень незначительно на наши повседневные дела. Если обратиться к приведенным выше примерам, то лишь нечто вроде закрытия газетного киоска заставит нас скорректировать свои привычные дела. Подобные изменения могут оказывать воздействие на наш опыт, но ключевым моментом является то, что эти изменения не зависят от взаимодействий с указанными другими. Это отличает взаимодействия подобного рода как от прочных вовлеченностей, так и от персональных сетевых связей. Многие подобные взаимодействия являются неустойчивыми и кратковременными, не говоря уже о таком простом действии, как когда мы проходим мимо кого-то на улице или подвигаемся в поезде, чтобы для кого-то появилось свободное место. Но точно так же, как прочные вовлеченности и персональные сетевые связи, они фактически предполагают ориентацию на других и в этом отношении все же могут рассматриваться в качестве социальных связей. Теперь обратимся к вопросу о том, как их можно дифференцировать.

Четыре типа социальных связей

Сетевые связи, прочные вовлеченности и мимолетные столкновения представляют собой «социальные» отношения в веберовском смысле: они осмысленно ориентированы на других и их действия (Weber 1978: 26–27 / Вебер 2016: 86–87). Эти другие могут быть как людьми, которых мы знаем, так и незнакомцами. Описание социальных отношений у Вебера находится в близком соответствии с его определением социального действия – определением, резонирующим с тем, что теперь именуется перформансом. «Действие» подразумевает, что индивид рассматривает свое поведение в субъективных терминах. Подобное действие является «социальным», если актор руководствуется поведением других и соответствующим образом ориентирует свои действия (ibid.: 26 / там же, 86). Отправить открытку – это социальное действие. Спор между супругами – это социальное действие. То же самое – готовить еду для какого-нибудь мероприятия; но если вы готовите обед для самого себя – это не социальное действие. Отметим, что практики не должны напрямую состоять из взаимодействий между людьми, чтобы быть социальными. Когда люди демонстрируют что-либо, играют или веселятся – все это тоже социальное действие.

Далее Вебер проводит различие между рациональными и нерациональными действиями, рассматривая рациональные действия как осмысленные перформансы, имеющие намеренный и последовательный характер. Он выделяет две разновидности рациональных действий – целерациональные (zweckrational, instrumentally rational) и ценностно-рациональные (wertrational, value-rational):

Социальное действие может быть ориентировано: ‹…›

(1) целерационально, т. е. посредством расчетов на определенное поведение предметов внешнего мира и других людей, которые тем самым используются действующим индивидом в качестве «условий» или средств реализации собственных рационально поставленных и взвешенных целей;

(2) ценностно-рационально благодаря осознанной вере в безусловную этическую, эстетическую, религиозную или как угодно еще толкуемую самоценность определенного поведения чисто как такового независимо от его результата (ibid.: 24–25 / там же: 84).

Что же касается нерациональных действий, то Вебер подразделяет их на «традиционные» и «аффективные». Традиционные действия возникают из подражания обычаям, и поэтому их значимость лишь частично проистекает из ориентации на других. Нерациональные действия зачастую оказываются аффективными перформансами, вдохновленными эмоциями. Веберовские идеальные типы социального действия предоставляют структурную рамку для ориентации социальных перформансов, которые конституируют отношения. Это ориентированное на практику понимание социального мира основывается на критическом, реалистическом подходе к тому, что мы знаем о нашем мире. То, что мы наблюдаем, представляет собой практики или перформансы, а не собственно социальные связи. Вернемся к нашему рассмотрению социальных связей в качестве слабых и сильных. То, кто именно является вашим братом, может быть осуществляемым на практике перформансом, а не определяться происхождением или родством. Практическая реализация соседства, практическая реализация семьи или практическая реализация дружбы – все это мы можем наблюдать. Конечно же, агенты могут осмыслять и обсуждать связи, существующие посредством подобных практик, и благодаря подобной рефлексивности они приобретают содержание для агентов. Поэтому, полагаю, целесообразно классифицировать отношения в первую очередь в соответствии с ориентацией действий, а не с отдельными социальными критериями наподобие «дружбы» или «семьи» – не в последнюю очередь потому, что они представляют собой конвенции, сконструированные в определенное время и в определенных местах, а стало быть, здесь присутствует риск культурных предубеждений. Измерения социальных связей визуально представлены на рис. 1.

Рис. 1. Типология социальных связей

Транзакции представляют собой социальные отношения с целерациональными ориентациями, привязанности основаны на ценностной рациональности, тогда как узы (bonds) являются социальными отношениями с аффективными ориентациями. Привязанности и узы я рассматриваю как нечто социабельное и при этом отличающееся от целеориентированных инструментальных отношений. Сам термин «социабельность» (sociability), зачастую ассоциирующийся с близостью по духу, единением или компанией, далеко не однозначен. Грэхэм Аллан (Allan 1979: 2) определял социабельные отношения как нецелеориентированные отношения, в которые люди включаются добровольно. Само происхождение этого слова от французского sociabilité (которое, в свою очередь, происходит от исходного латинского socius, то есть союзник, единомышленник) предполагает, что оно охватывает и близость (affinity), и аффективность. Это близость, основанная на признании схожих ценностей или идей. Близость за счет общих ценностей способна вести к продолжительным отношениям и прочной вовлеченности, поскольку люди могут вступать в связь друг с другом на основании взаимного согласия относительно социального, а обнаружение общих ценностей может привести к близости. Целеориентированный обмен в рамках подобной близости отсутствует разве что в рамках идеального типа. Симон (Simon 2016: 125) в своем исследовании участия эмигрантов из стран Африки к югу от Сахары в жизни общины Пятидесятнической церкви в Берлине рассказывает, как женщины из церкви посвящают себя другим людям, поскольку «попросту ощущают, что им следует что-либо дать», но в то же время он отмечает, что отдача представляет собой необходимое условие для получения («если вы не ходите к кому-то, то можете ли вы ожидать, что кто-то тоже придет к вам?» (Simon 2016: 131)).

Аффективность, напротив, апеллирует к чувствам. В данном случае социабельность символизирует удовольствие (или же боль), переживаемое внутри небольшой группы хорошо знакомых других. В качестве идеального типа аффективные отношения свободны от обязательств: их единственной целью является духовная близость. В реальности, конечно, дело обстоит не так, что демонстрируют хорошо известные исследования и концепции дарения и реципрокности (Gouldner 1973; Mauss 2011 / Мосс 2011: 134–285). Люди могут обладать опытом моральных обязательств и социального давления, особенно проявляющихся в дружбе и в семьях. Обязательства родителей в отношении к своим детям, к примеру, даже кодифицированы в законах. Однако нас