Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 28

партию и поддержал старые государственные предприятия, а также плановую систему, сочетающуюся с рынком. Большинство таких рассуждений находятся в интервале от спорных и недоказанных до откровенно нелепых. На самом деле интересен вопрос о том, почему при Дэн Сяопине китайское руководство не раскололось, не вступило во внутренний конфликт, не породило сильные консервативные группы и смогло проводить нужные стране реформы, несмотря на ужасающую бедность населения, которому тогда жилось намного хуже, чем нам в «лихие девяностые». Ведь важнейшей проблемой советской перестройки и последующих реформ была неспособность Горбачева и Ельцина удержаться от популизма, развалившего экономику.

В свете теории Олсона объяснение таково. В Китае 1970-х годов не было сильных лоббистских групп, которые могли бы противостоять реформаторскому руководству Дэн Сяопина, поскольку их уничтожил еще Мао Цзэдун в ходе так называемой культурной революции, направленной против разнообразных китайских элит (так называемых красных мандаринов). После нее пекинские руководители оказались так сильны, а общество так слабо, что вынуждено было послушно следовать за «генеральной линией партии» и тогда, когда эта линия была коммунистической, и тогда, когда она стала реформаторской. Отсутствием оппозиционных лоббистских групп Олсон объясняет также экономическое чудо в Германии и Японии после Второй мировой войны. Если в Китае возможных лоббистов уничтожил сам лидер страны, то в Германии и Японии сильные промышленные лоббисты, сотрудничавшие с милитаристскими режимами, стали жертвами военного поражения. При оккупационных властях они носа не смели высунуть, а не то чтобы требовать себе денег, льгот и курса на импортозамещение [Там же: 177–180].

В чем состояла наша неудача

Нетрудно заметить, что в перестроечном СССР и в пореформенной России многочисленные группы интересов – от всяких матерых товаропроизводителей до заматеревших генералов – все время давили на власть, требуя себе материальных благ, участия во власти и выгодных условий приватизации. Именно отсюда проистекают наши печальные результаты. Впрочем, по окончании «лихих девяностых» власть, как известно, эти результаты обнаружила и стала предпринимать усилия для восстановления вертикали власти: нагнула олигархов, установила просвещенный «вертикализм», собрала налоги, пресекла сепаратизм регионов, подчинила государству телевидение и, наконец, резко увеличила роль государственного регулирования и даже государственной собственности в экономике.

Согласно теории Олсона, такого рода жесткая борьба с группами интересов обычно оборачивается вовсе не победой, а поражением государства. Сосредоточивая в своих руках то, что надо и не надо, оно теряет возможность контроля над ситуацией. У предприятий и конкретных людей оказывается все меньше стимулов для того, чтобы хорошо работать. Приходится их заставлять быть честными, направлять для надзора за ними все больше чиновников. Но чиновники эти, как их ни корми, всё в лес смотрят. Образуют с контролируемым бизнесом новые группы интересов. В результате возникает коррупция. Для пресечения коррупции государство пользуется услугами еще более высокопоставленных чиновников и силовиков. Но и они в конечном счете оказываются коррумпированы. Если рассуждать в терминах Олсона, то можно сказать, что люди добровольно объединяются во все новые банды, чтобы противостоять стационарному бандиту для защиты своих интересов.

Таким образом, мы имеем две разные модели. Китай, хоть и не пресек коррупцию, но дал свободу бизнесу в условиях, когда лоббистские группы были слабы и не могли заставить власть перераспределять в свою пользу ресурсы. Отсюда – высокие темпы роста ВВП и даже процветание при авторитарной власти. Россия же в 1990-е годы дала свободу бизнесу, но пресечь лоббизм не смогла, что ослабило государство и сделало его популистским. А когда новая власть ограничила свободу бизнеса и усилила государство, разнообразные группы интересов стали использовать его в своих корыстных целях. В результате экономика остановилась, а группы интересов продолжили богатеть, несмотря на грозный окрик со стороны Кремля.

Как бы нам стать Данией?

Фрэнсис Фукуяма определяет, что нужно обществу для успеха

Американский социолог и политолог Фрэнсис Фукуяма (автор популярного уже на протяжении трех десятков лет «Конца истории») недавно подметил, что во многих отстающих странах сформировался своеобразный запрос на то, чтобы стать Данией. «Все хотели бы узнать, как превратить Сомали, Гаити, Нигерию, Ирак или Афганистан в Данию» [Фукуяма 2015: 35]. Не то чтобы обязательно именно в Данию. Можно и в Швецию либо в Норвегию. В моем родном Петербурге за образец берут обычно Финляндию, находящуюся по соседству. Ведь малые скандинавские государства – это идеал, который всех притягивает. Высокий уровень экономического развития, социальная защита, экологически чистая среда… И все это достигнуто, казалось бы, без крови, революций, гражданских войн.

Вопросу о том, как стать успешным государством, Фукуяма посвятил двухтомник, состоящий из книг «Государственный порядок» (М.: АСТ, 2015) и «Угасание государственного порядка» (М.: АСТ, 2017). Переводы названий неточны. На самом деле Фукуяма использует понятие «политический порядок», отсылающее к изученной нами ранее книге его учителя С. Хантингтона. Впрочем, названия книг вообще обманчивы. По сути дела, Фукуяма представил исследование не о политике и даже не о государстве в узком смысле слова, а о богатстве народов. О том, почему одни нации стали успешными, почти как Дания, а другие затерялись на долгом пути развития, погрязнув в коррупции, диктатуре, нищете и внутренних конфликтах.

Закон консервации институтов

Для начала Фукуяма формулирует «что-то вроде закона консервации институтов. Люди по своей природе – животные, следующие определенным правилам: они рождаются, чтобы приспособиться к социальным нормам, которые видят вокруг себя, и они укрепляют эти нормы, часто наделяя их сверхъестественными смыслами и ценностями. Когда окружающая среда изменяется и возникают новые проблемы, зачастую между существующими институтами и нынешними нуждами возникает разрыв. А вдобавок эти институты поддерживаются легионами защитников, сопротивляющихся любым существенным изменениям» [Фукуяма 2015: 26]. Поэтому «процесс изменений состоит не из постоянных маленьких корректировок, ориентирующихся на смену условий, но, скорее, представляет собой период затянувшегося застоя, прерываемый катастрофической ломкой» [Там же: 74].

В книге «Отставание», специально посвященной анализу Латинской Америки, Фукуяма с соавторами показали, как непросто сформировать эффективные институты [Фукуяма 2012]. Но как же при этом можно двинуться вперед? Причина успеха вроде бы проста. Надо одновременно достичь трех результатов. Во-первых, построить сильное и дееспособное государство. Во-вторых, добиться того, чтобы государство это подчинялось законам, им же установленным. В-третьих, обеспечить подотчетность правительства гражданам [Фукуяма 2015: 37, 525]. Провал хотя бы по одной из позиций означает общий провал всей модернизации. Без сильного и дееспособного государства получится война всех против всех, даже если демократизация формально обеспечит уважение к законам и ответственное перед парламентом правительство. Если же в сильном государстве правительство не будет подотчетно народным избранникам, оно само станет источником злоупотреблений. Возможно, больших, если оно еще и не чтит закон. Возможно, малых, если чтит.

Оптимальное сочетание достижений по отмеченным пунктам возникло в Западной Европе [Там же: 45]. Но как европейским странам удалось добиться успеха по всем трем позициям? Почему у других стран это плохо получилось? Фукуяма не тратит много бумаги и чернил на общие советы о сочетании хорошего с лучшим. Стараясь избежать как абстрактности экономических теорий, так и чрезмерной конкретики исторических исследований [Там же: 48], он разбирает опыт ключевых стран мира, сопоставляя их между собой и показывая, как за века и даже тысячелетия страны эти дошли до жизни такой: плохой или хорошей.

От Испании до Китая

В анализе длительного исторического пути состоит явное достоинство этих книг, хотя сам Фукуяма осознает, что, когда затрагиваешь огромный массив фактов, неизбежны частные ошибки и связанная с ними критика со стороны узких специалистов. Тем не менее историческая социология не может обойтись без такого подхода, поскольку запрос на анализ реальных причин успешной модернизации давно уже существует, а любые попытки размышлять о ней без фактов или без обобщений приводят к совершенно ошибочным, а иногда даже комичным результатам.

Вывод, к которому приходит Фукуяма, состоит в том, что конечный успех зависит от соотношения сил различных групп интересов, борющихся друг с другом на протяжении долгого времени.

Чудо современной либеральной демократии <…> могло возникнуть только в результате существования в обществе жесткого баланса сил между различными участниками политического процесса [Там же: 406].

А если некоторые элитные группы начинают слишком сильно влиять на власть, разрушая баланс, начинается упадок демократии [Фукуяма 2017: 546].

В Китае сильное государство вообще «не было скомпенсировано другими институционализированными центрами власти, которые могли бы обеспечить что-то подобное верховенству закона» [Фукуяма 2015: 133–134]. Отсюда