Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин Страница 31

социологии РАН не выявили у россиян заметных признаков сожалений о распаде страны и тяги к ее восстановлению. Например, только 16 % россиян в то время заявляли, что их жизнь в значительной мере связана с другими республиками бывшего СССР, при этом у русских актуальные связи с другими республиками были менее значимыми, чем у респондентов других национальностей, многие из которых, возможно, были выходцами из других республик бывшего Союза этих республик. В 1993 году появился Конгресс русских общин (КРО), который стремился превратить многомиллионную русскую диаспору в новых государствах — бывших республиках СССР в мощную политическую силу, в орудие русского ирредентизма, т. е. объединения «русского мира» вокруг России. Однако ничего похожего на исторические примеры ирредентизма в других странах (например, венгерский ирредентизм с присоединением Северной Трансильвании, греческий (энозис) или румынский ирредентизм проекта «Великая Румыния») тогда ни в России, ни в странах СНГ не проявилось.

Второй этап — «массовый просоветский» (1995–1999). К 1995 году стали все более ощущаться трудности переходного периода, нарастала усталость от реформ и от ошибок в их проведении. Именно в это время и стали изменяться массовые настроения, нарастали сожаления о распаде СССР. Стали восстанавливаться его символы. Первым в массовом сознании был реабилитирован образ Сталина, что проявилось, например, в опросах о великих деятелях русской истории. Затем положительно стали оцениваться другие лидеры Советского Союза — Брежнев и Андропов. После них очередь дошла до возвеличивания КГБ, армии, а главнейшим постсоветским символом стала победа в Великой Отечественной войне. Великая Победа с тех пор и по настоящее время с большим отрывом лидирует в списке символов национальной гордости жителей России[262].

Примечательно то, что постсоветская власть пыталась внедрить монархические символы империи Романовых в качестве альтернативы советско-коммунистическим символам. Так, 30 ноября 1993 года Указом президента Б. Ельцина на герб России вернулся романовский двуглавый орел. Но в массовом сознании эти процессы протекали иначе, чем думали лидеры 1990‐х. Как отмечает М. Липман, советская символика оказалась намного сильнее досоветской и до сих пор «советский культурный проект оказывается куда более живым и прочным, чем многим виделось после краха СССР», тогда как досоветский проект «остается безнадежно мертвым»[263]. Возможно, оценка досоветской символики как «мертвой» для современного российского общества излишне категорична. Тем не менее нужно признать, что в массовое сознание россиян вначале вернулись и были одобрены символы советской эпохи, а уже после этого постепенно были реабилитированы символика и сама идея империи в досоветской ее редакции. Дело в том, что в Советском Союзе термин «империя» имел сугубо негативную коннотацию. Советским людям со школы внушали, что империя — это «плохо», это «тюрьма народов», это режим, против которого боролся великий Ленин, а империализм — последняя стадия разложения капитализма. Однако на рубеже XX и XXI веков произошла реабилитация термина и идеи «империя».

Третий этап — «массовый имперский» (с 1999 года и по сей день). Он отражает процесс освоения идей и терминологии, связанных с идеями империи. О том, что термины «империя» и «имперская идея» стали легитимными, может свидетельствовать тот факт, что в 2000 году в разных издательствах России вышли романы, написанные в жанре «антиутопии» (проза в стиле Джорджа Оруэлла, описание современности под видом событий будущего) и посвященные России как империи[264]. Во-первых, показателен интерес к жанру антиутопии, который иногда называют жанром «зашифрованного языка». В 1990‐х годах у россиян не было спроса на такую литературу. Напротив, после долгих лет жизни за «железным занавесом» изголодавшаяся по правде постсоветская публика буквально набрасывалась тогда на литературу, отражающую актуальные проблемы. Наиболее популярной была публицистика Ю. Буртина, В. Коротича, Н. Шмелева, Ю. Черниченко и др. И вдруг во времена В. Путина, как во времена И. Сталина, у интеллектуалов появилась необходимость зашифровывать мысли о современности. Во-вторых, поражает, что во всех романах отразилось предчувствие возрождения в России имперского порядка. В одном из них (в романе Эдуарда Геворкяна «Времена негодяев») прямо говорится о России как об империи; в других используются вымышленные названия: «Славянский Союз» (Олег Дивов «Выбраковка»), «Империя Ордо-Русь» (Хольм Ван Зайчик «Дело жадного варвара») или «Империя Гесперия», столица которой называется Москвой (Павел Крусанов «Укус ангела»). Время действия отмеченных романов обозначено по-разному: у Э. Геворкяна время указано точно — 2014 год, в других менее определенно, как первое двадцатилетие или тридцатилетие нынешнего века. Несколько позже, в 2006 году, вышла знаменитая ныне антиутопия писателя Владимира Сорокина «День опричника». Эта книга по замыслу писателя должна была предостерегать о судьбе, которая ждет Россию в случае продолжения текущего политического курса. Ее действие происходит в России 2027 года, отгороженной от остального мира Великой Русской Стеной, по аналогии со стеной, окружавшей средневековую Китайскую империю, и хорошо символизирующей нынешнюю (после 2014 года) изоляцию России, прежде всего от Запада.

Писатели в романах раньше, чем социологи, ощутили в российском обществе массовый спрос на стереотипы имперского сознания, которые целенаправленно активизировались с конца 1990‐х годов. Один из героев романа «Времена негодяев», написанного в 2000‐м, так излагал национальную идею России на 2014 год: «Только большая страна сможет в будущем победить своих врагов». Затем герой поправил себя: «Не большая, а великая… Великую страну делают великие люди… Великих людей собирает великий правитель…» Не уверен, что президент Путин читал эти строки, но его знаменитый лозунг «Россия будет либо великой, либо ее не будет вообще» и без того является обобщением стереотипов массового сознания[265].

К концу 2000‐х годов в политическом дискурсе так называемых «национал-патриотических» сил России и их идеологов (А. Дугин, А. Проханов, М. Юрьев и др.) стало модным использовать слово «империя» в исключительно позитивной коннотации для обозначения как былого советского величия и порядка, так и желаемых перемен в будущем. Но больше других в популяризации «империи» преуспела бизнес-реклама. Ее усилиями мотивы империи постепенно стали входить в массовую культуру. Самые популярные сорта русской водки во многих регионах России получают названия «империя», «имперская». Бизнес-класс в некоторых российских авиакомпаниях переименовали в класс «империал». Банк «Империал» долго не прожил, но прославился величественными рекламными кинороликами о великих завоевателях. А дальше термин «империя» стал символом чего-то весьма привлекательного, постоянно мелькая в рекламных словосочетаниях типа «империя вкуса», «империя духа». Империя стала воспеваться на эстраде, в кино, в литературе. В художественных произведениях «империя» почти всегда выглядела привлекательно, «красиво», иногда даже «шикарно», как парад войск царя Александра III на Кремлевской площади в кинофильме Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник». «Имперский стиль» стал доминирующим в архитектуре и градостроительстве. Эти проявления «имперского сознания» стали оказывать заметное влияние на политическую жизнь, обусловливая спрос на типаж популярных политических деятелей и их