Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 32

Институциональный подход Аллен отвергает, отмечая, что «изучение банковских ставок и нормы процента не подтверждает, что после 1688 года произошел прорыв, так что улучшившийся инвестиционный климат никак себя не проявил в финансовом смысле» [Аллен 2014: 17]. Логика в таком возражении есть. Наверное, если бы мы обсуждали экономику XXI века, то любые позитивные изменения, связанные с защищенностью бизнеса, нашли бы отражение в поведении финансовых рынков: капитал стал бы доступнее, индексы пошли бы вверх. Но для XVIII века такая связь не очевидна. Если, скажем, богатых купцов перестают потрошить государство и бароны-разбойники, то они имеют возможность больше своих средств вкладывать в торговлю и даже основывать небольшие промышленные предприятия без использования заемных средств. Финансовый рынок не покажет в такой ситуации позитивных перемен, но на самом деле перемены будут происходить. Любопытно, что сам Аллен, демонстрируя как изыскивали ресурсы изобретатели XVIII века, говорит о том, что венчурные инвесторы становились их партнерами, а не кредиторами [Там же: 219]. Такое партнерство вряд ли влияло на банковские ставки.

Объяснение промышленной революции, связанное с ростом научного знания и распространением научной культуры Аллен не игнорирует, но сам все же обращает внимание на другие факторы, увеличившие «предложение технологий». В первую очередь – на высокий (в сравнении с другими странами) уровень реальной зарплаты англичан [Там же: 59].

Высокие зарплаты означали, что населению Англии было куда проще позволить себе образование и обучение, чем жителям любой другой страны мира. Выросший в результате этого уровень грамотности способствовал появлению изобретений и технологических новшеств [Там же: 31].

Но основное воздействие высоких зарплат на экономику состояло все же в другом. Если труд дорог, предпринимателю выгодно нанимать поменьше рабочих, заменяя их машинами. Естественно, лишь в том случае, если техника относительно дешева в сравнении с трудом. Таким образом, именно исторически сложившийся высокий уровень английских зарплат стимулировал технический переворот. В тех странах, где люди зарабатывали меньше, бизнесу выгоднее было нанимать работяг вместо того, чтобы инвестировать капиталы в техническое перевооружение предприятий.

С позиций экономической логики такое объяснение не вызывает возражений. Именно так все и должно было быть. Но требуется объяснить, почему именно в Англии зарплаты оказались высокими. Когда речь идет о столь давних временах, не стоит слепо доверять количественным оценкам даже самых лучших историков. Регулярной статистики тогда не было, выводы о доходах населения мы можем делать лишь по отрывочным сведениям. Причем надо принимать во внимание, что данные, которые имеются «на бумаге», могут сильно отличаться от реальных. Даже сегодня в России теневой сектор экономики столь велик, что формальные показатели доходов, скорее всего, сильно занижены. Люди ведь постоянно получают «от хозяина» деньги «в конвертах» и выполняют нигде не зарегистрированные работы. Понятно, что для XVIII века учесть все реалии еще сложнее. Поэтому для оценки концепции Аллена нам надо понять, насколько вероятно допущение, что англичане еще до начала технического переворота так преуспевали. Поскольку в Средние века Англия не была богатой страной, можем ли мы определить момент, когда дела там пошли в гору?

Славная королева или Славная революция?

Рассуждения Аллена на этот счет выглядят вполне логичными.

К XVI веку англичане и голландцы научились имитировать более легкую итальянскую камвольную ткань. В результате появились «новые ткани», которые стали так популярны, что в XVII веке итальянцы были вытеснены из шерстяного производства. В этой борьбе Англия преуспела во многом потому, что ее население резко сократилось после эпидемии чумы и многие хорошие пахотные земли пришлось отдать под пастбища. Овцы стали питаться вдоволь, их шерсть стала длиннее, а длинная шерсть лучше подходила для камвольной ткани, чем короткая шерсть недокормленных овец Средневековья. Кроме того, беженцы с континента привезли с собой в Великобританию новые умения, которые улучшили качество английских товаров и расширили их ассортимент. <…> Торговля была вплотную связана с сельской промышленностью. Новые ткани производились в Восточной Англии и экспортировались в страны Средиземноморья через Лондон. С 1500 по 1700 год население Лондона возросло в десять раз и экспорт новых тканей весьма поспособствовал этому росту [Там же: 37–38].

В 1660-х годах они давали до трех четвертей объема лондонского экспорта [Там же: 168]. В Лондоне же были, по оценке Аллена, и самые высокие зарплаты [Там же: 73], и это подтверждает мысль о том, что именно с торговых доходов XVI–XVII веков Англия первоначально разбогатела, а не с промышленного переворота XVIII–XIX столетий.

Лишь к концу XVII века экономика высокой зарплаты воцарилась и в других городах на юге Англии, а к концу XVIII века в орбиту высоких зарплат затянуло также север страны [Там же: 116].

В общем, можно сказать, что английское экономическое чудо проистекает из эпохи славной королевы Елизаветы I, а не из эпохи Славной революции.

Однако институциональные изменения не стоит сбрасывать со счетов, хотя Аллен ими откровенно пренебрегает. Если после Славной революции в Британии собственность оказалась лучше защищена, то богатые купцы, нажившиеся на торговле шерстью через Лондон, и богатые помещики-джентри, поставлявшие сырую шерсть, могли пожелать интенсивнее вкладывать деньги в промышленность. Вот тогда-то и оказалось, что выгоднее осуществлять инновации, чем нанимать много высокооплачиваемых работников. И тогда же, как отмечает Аллен, очень кстати пришлось наличие в Англии больших запасов недорогого угля, без которого техника не заработает [Там же: 123–157]. В общем, все началось с улучшения питания овец и завершилось улучшением экономических институтов.

Как спастись от луддитов

Во второй части своей книги Аллен показывает, что научные открытия, связанные с промышленным переворотом, осуществлялись не только в Англии, но и на континенте [Там же: 228–238]. И если бы дело было лишь в успехах науки, промышленный подъем мог бы начаться во Франции, Италии или Германии. Однако экономические условия для него сложились именно в Англии. Во-первых, высокие зарплаты. Во-вторых, дешевый уголь. В-третьих, промышленное просвещение, о котором подробно пишет Джоэль Мокир (и Аллен признает его концепцию).

Важнейшей отраслью промышленности, возникшей на основе новой техники, стала переработка хлопка. В этой связи Аллен приводит любопытный пример. Джеймс Харгривс, придумавший прядильную машину «Дженни», дважды сталкивался с тем, что соседи ее ломали, опасаясь, как бы изобретение не оставило их без работы. Луддиты в эту эпоху становились более опасной угрозой для предпринимателя, чем государство или разбойники. Но Харгривс все же нашел город – Ноттингем, в котором довел дело до организации производства. По той же причине был вынужден уехать в Ноттингем и другой знаменитый изобретатель Ричард Аркрайт [Там же: 279–280, 292–293]. По всей видимости, без институтов, обеспечивающих защиту бизнеса, им вряд ли удалось бы добиться успеха.

Но Аллен в своих книгах настаивает именно на значении высоких зарплат для экономического и социального развития. С ними он связывает восходящую спираль прогресса: «высокая заработная плата стимулирует развитие капиталоемкого производства, что, в свою очередь, ведет к увеличению зарплаты. Она и является основой растущих доходов богатых стран мира» [Аллен 2013: 70].

Кто изобрел изобретение

Теория просвещенной экономики Джоэля Мокира

Если Д. Норт с соавторами, а также Д. Аджемоглу и Д. Робинсон при объяснении английского прорыва к современности обращают внимание на институциональные преобразования, К. Померанц – на большое значение колоний и залежи угля, а Р. Аллен – на высокую зарплату британцев и тот же уголь, то Джоэль Мокир выделяет значение научно-технических открытий для промышленной революции.

К формированию своей теории он подходил постепенно. В ранней книге «Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс» (М.: Издательство Института Гайдара, 2014) Мокир дал общий обзор эволюции техники на протяжении долгого времени – от античной эпохи до современности – и на этой основе кратко показал роль Великобритании [Мокир 2014: 375–425]. В другой своей книге «Дары Афины. Исторические истоки экономики знаний» (М.: Издательство Института Гайдара, 2012) он обратил особое внимание на связь между важнейшими ментальными преобразованиями, происходившими в Европе, и радикальными технологическими прорывами. В частности, Мокир выдвинул следующее интересное предположение:

Порожденное Реформацией представление о том, что различные идеи могут конкурировать друг с другом и отбираться по тому или иному критерию, вело к тому, что старые истины все сильнее подвергались сомнению [Мокир 2012: 60].

Иными словами, пока в религиозных вопросах – важнейших вопросах Средневековья – существовала единственная верная точка зрения, европейцам трудно было вообще задуматься о выдвижении принципиально новых идей, но, когда интеллектуальные споры стали привычны, конкуренция идей вполне могла перекинуться с богословской проблематики в научно-техническую область.

Однако важнейшей работой, в которой Джоэль Мокир постарался не только