Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин Страница 35

не нужно отказываться от национального самоопределения, а следует лишь очистить его от буржуазного национализма. Поэтому, посылая Красную армию, например, в Эстонию в ноябре 1918 года или в Польшу в мае 1920-го, советское правительство вроде бы и не стремилось к завоеванию этих государств, оно, дескать, лишь помогало народным массам обрести истинное национальное самоопределение. Тот факт, что эстонское ополчение, сопротивлявшееся красноармейцам, почти сплошь состояло из народных масс, не имел для большевиков никакого значения, равно как и массовое сопротивление красным со стороны донского или кубанского казачества.

Сравнительно быстро Ленин, а вслед за ним и Сталин изменили свое отношение к эсеровской идее федерализма, которая оказалась сочетаемой с «правом наций на самоопределение» (а пусть народы самоопределяются в федерации), а главное — позволяла восстановить контроль центра над, казалось бы, потерянными после сецессии провинциями — их возвращали в качестве «добровольных» автономий Российской Федерации, а затем и республик единого Союза.

Так случилось, что федерализм хорошо соединился с давней марксистской мечтой о мировой революции и, как это часто бывало, желаемое казалось действительным, поэтому 1 ноября 1918 года Ленин писал ближайшим соратникам Я. Свердлову и Л. Троцкому, что «…Международная революция приблизилась… на такое расстояние, что с ней надо считаться как с событием дней ближайших»[289], а несколько месяцев спустя, 6 марта, в заключительной речи при закрытии I (учредительного) конгресса Коминтерна вождь уже вполне определенно заявлял: «Победа пролетарской революции во всем мире обеспечена. Грядет основание международной Советской республики»[290]. Федерация в этих условиях виделась Ленину как союз народов мира. Позднее, в 1922 году, при подготовке Союзного договора Ленин предложил — вместо выдвинутого Сталиным проекта вступления республик в состав РСФСР — «формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии», резервируя самим названием союза возможность его глобального расширения. Упоминание о Мировой Советской Социалистической Республике было убрано лишь в 1936 году при подготовке «сталинской» Конституции, а вот не любимая Сталиным идея федерализма там осталась.

Зигзаги сталинской национальной политики: от коренизации к этническим чисткам

Левое течение в политике и в идеологии традиционно характеризуется стремлением к эгалитаризму (равенству), прежде всего за счет улучшения условий для наименее привилегированных, угнетенных слоев общества, а в сфере национальной политики левые всегда поддерживали дискриминируемые, угнетенные меньшинства. И если по вопросу о федерализме В. Ленин демонстрировал принципиально разный подход до и после 1917 года, то в отношении прав меньшинств его позиция была постоянной, бескомпромиссной и, безусловно, левой и классовой. Возможно, его позиция могла бы измениться, проживи он дольше, но к 1924 году перемен в указанном отношении не наблюдалось. Его классовый подход хорошо проявлялся в терминологии, подчеркивающей различия между «угнетенными нациями» и «нациями угнетателей». Такими понятиями Ленин характеризовал как внутреннюю классовую раздвоенность этнических общностей (в каждой из них «есть две нации» — нация угнетенных и нация угнетателей), так и различия национализмов разных этнических общностей[291].

Необходимо отличать национализм нации, угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и нации маленькой. По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми[292].

Впрочем, в ленинской интерпретации политическая активность национальных меньшинств России редко называлась национализмом и чаще определялась как «национально-освободительная борьба». Термин «национализм» Ленин обычно использовал в сугубо негативном значении и относил его к деятельности политических сил, защищавших царскую власть и империю от имени этнического большинства — русских, или великорусов, как их тогда называли. Такой национализм, именовавшийся в среде большевиков не иначе как «великорусский шовинизм», решительно осуждался «вождем мирового пролетариата». И наконец, именно Ленин первым из большевистских лидеров предложил проводить по отношению к нацменам политику «позитивной дискриминации» — создания преимущества для ранее угнетенных групп, «которое бы возмещало со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически»[293].

«Угнетенные нации»

Принцип поддержки угнетенных наций применительно к меньшинствам считался незыблемым до 1924 года для руководства РКП(б), и, понятно, на него опирался Сталин, который был ответственным за национальную политику как в партии, так и в правительстве. Он и отразил партийную точку зрения на XII съезде партии, проходившем уже без участия Ленина (17–25 апреля 1923 года). В докладе Сталина «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве» подчеркивались три основные идеи: а) решительное осуждение «русификаторской политики царизма»; б) поддержка борьбы «зависимых национальностей за освобождение от империалистического гнета»; в) необходимость активной борьбы партии с пережитками «великодержавного шовинизма, являющегося отражением былого привилегированного положения великорусов»[294].

Считается, что именно этот доклад положил начало политике коренизации — одной из важнейших политических кампаний советской власти в 1922–1937 годах. Такая политика известна в науке как affirmative action — «политика позитивных действий в отношении меньшинств для обеспечения их реального равноправия». В советской политической практике она выражалась в продвижении представителей национальных меньшинств на руководящие посты в партии и государстве; в создании национальных автономий; в форсированном развитии национальной (этнической) культуры, образования, искусства и т. д.

Бесспорно, эта кампания принесла ряд положительных результатов: более 40 народов впервые обрели свой алфавит и письменность; многим крупным народам (например, белорусам) впервые была предоставлена возможность получения начального образования на родном языке, что особенно важно для сельской местности; у общностей, не имевших своих республик в составе СССР (поляков, финнов, евреев, цыган и др.), в 1920‐х годах появились свои школы, газеты, театры. Однако очень скоро обнаружились и недостатки коренизации, осуществляемой формально-бюрократическими методами.

В ходе повальной кампании национальные школы открывали до того, как подготовили преподавателей для работы в них. Если в селах всегда не хватало учителей, то во многих городах количество школ превосходило количество учеников, которые могли бы в них учиться. Ведь запись в школы проходила на основе принудительной этнической идентификации по происхождению родителей, хотя ребенок по языку и культуре мог относить себя к другой этничности. Через несколько лет выяснилось, что полученное в создававшихся преимущественно для отчетности школах образование оказывалось сугубо формальным, что делало многих выпускников таких школ неконкурентоспособными в реальной жизни.

Еще хуже дела обстояли на главном направлении коренизации — в сфере поощрения карьерной мобильности национальных кадров. Продвижение во власть одних групп национальных меньшинств, как правило, происходило за счет вытеснения из нее других меньшинств. Например, в процессе коренизации Совнаркома Грузии его руководство «очистилось» не только от русских, но и от армян, составлявших в 1920‐х годах около 15 % населения Тифлиса. Под прикрытием коренизации проходила и насильственная ассимиляция меньшинств: в Грузии — по отношению к абхазам и осетинам; в