Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк Страница 4

Хотя «зависть» существует в нашем языке как абстрактное существительное и именно так используется в литературе, строго говоря, такой вещи, как зависть, не существует. Есть люди, которые завидуют, и даже люди, которые склонны завидовать; мы можем наблюдать в себе и других эмоциональные побуждения, которые можно назвать чувством зависти, но невозможно испытать зависть как эмоцию или настроение так же, как мы чувствуем тревогу или грусть. Зависть в большей степени можно сравнить с состоянием, которое мы испытываем, когда боимся; мы завидуем чему-либо или кому-либо так же, как мы боимся чего-либо или кого-либо. Зависть – это направленное чувство; оно не может возникнуть без цели, без жертвы.

Восприимчивость к зависти гораздо больше свойственна человеку, чем любому другому животному. Главной причиной этого является длительное детство, которое гораздо дольше, чем детство животного, и подвергает человека испытанию внутрисемейной братской зависти. В редких случаях, например в стихах, зависть призывают как стимул, как нечто возвышенное и конструктивное. В таких случаях поэт неправильно выбирает слова; на самом деле он имеет в виду соперничество. По-настоящему завистливый человек никогда не рассматривает вариант вступления в честное соревнование.

Зависть как таковая в конкретном смысле слова существует не больше, чем скорбь, радость, тревога и страх. Она состоит скорее из набора происходящих внутри человека психологических и физиологических процессов, которые указывают на определенные качества и которые, если их интерпретировать как части одного целого, совпадают со значением одного из этих абстрактных слов. В самых разных языках термин «зависть» резко отделяется от других похожих феноменов, однако показательно, насколько редко «зависть» была персонифицирована в изобразительном искусстве. Очевидно, что скорбь, радость и страх изобразить гораздо легче. Кроме того, зависть или завистливого человека нельзя показать безотносительно к кому-либо или чему-либо другому. Мы можем изобразить радостного человека или человека, раздавленного горем, но практически невозможно изобразить человека самого по себе так, чтобы каждый, кто смотрит на картину, немедленно понимал бы, что изображенный на ней – завидует. Для этого понадобилось бы нарисовать какую-нибудь сценку или использовать символы, связь которых с завистью очевидна всем, принадлежащим к данной культуре[3].

Дело обстоит иначе, если зависть институционализирована в социальной структуре. Зависть легче институционализировать, чем радость или желание. Мы соблюдаем дни национального траура и празднуем национальные праздники, но вряд ли возможно придать статус института какой-либо иной эмоции, кроме зависти. В качестве примеров зависти, проявляющейся в социальных формах, можно привести крутую шкалу прогрессивного налога, конфискационный налог на наследство и соответствующие этому обычаи у примитивных народов, например институт муру у маори.

Зависть – это почти полностью психологический и социальный феномен. В концептуальном отношении она гораздо сильнее отличается от других или похожих на нее психологических процессов, чем вытекающие из нее процессы, которые сегодня науки о поведении используют в качестве концептуальных субститутов зависти. Агрессия, амбивалентность, враждебность, конфликт, фрустрация, релятивная депривация, напряжение, трение – все эти термины оправданны, но их не следует использовать для того, чтобы скрыть или замаскировать базовый феномен зависти. До конца XIX в., даже в поколении наших родителей, большинство тех, кто писал об этой стороне человеческой природы, были хорошо знакомы с завистью как с четко очерченным феноменом. Не во всех культурах есть такие понятия, как «надежда», «любовь», «справедливость» и «прогресс», но почти все народы, включая наиболее примитивные, сочли необходимым определить ментальное состояние человека, который не может терпеть того, что другой обладает каким-то умением, вещью или репутацией, которой нет у него самого, и поэтому радовался бы, если бы другой потерял свое преимущество, несмотря на то что он сам от этого ничего бы не выиграл. Кроме того, все культуры воздвигли концептуальные и ритуальные механизмы, предназначенные для защиты от тех, кто склонен к этому состоянию.

Большинство концептов и их последовательностей, с помощью которых мы, современные люди, члены больших и сложных обществ, регулируем наши общественные дела, необъяснимы для члена примитивного племени, но наше стремление не разжигать зависть и ситуации, которые вызывают зависть, доступны его непосредственному пониманию, и он в состоянии сочувствовать нашим проблемам. Это совершенно очевидно из данных этнографических исследований.

Вытеснение концепта зависти?

Крайне любопытно отметить, что в начале нашего века ученые, прежде всего специалисты по социальным наукам и моральные философы, начали все больше и больше проявлять тенденцию к вытеснению концепта зависти. Я рассматриваю это как подлинный пример вытеснения. Для политических теоретиков и критиков социального устройства зависть становилась все более неудобным концептом для того, чтобы использовать его в качестве объяснения или при ссылке на тот или иной социальный факт. В отдельных случаях, да и то в качестве вспомогательного аргумента, зависть упоминалась современными авторами как нечто очевидное, но даже тогда они практически всегда затушевывали ее роль. На нее могли сослаться, чтобы объяснить конкретный вопрос – например, почему некоторые узкоспециализированные критики не находят добрых слов для книги, предназначенной для широкой публики; однако концепт зависти не признается тогда, когда признание его в качестве элемента социальной реальности могло бы поставить под сомнение основные принципы социальной политики[4].

Указатели научных журналов на английском языке за последнее время весьма показательно демонстрируют отсутствие исследований концепта зависти. В предметных указателях следующих изданий ни разу не встречаются слова «зависть», «ревность» и «рессентимент»: American Sociological Review, Vols. 1-25 (1936–1960); American Journal of Sociology, 1895–1947; Rural Sociology, Vols. 1–20 (1936–1955); The British Journal of Sociology 1949–1959; American Anthropologist and the Memoirs of the American Anthropological Association, 1949–1958; Southwestern Journal of Anthropology, Vols. 1–20 (1945-1964). В действительности, там и сям в этих журналах можно найти отдельные статьи, в которых высказаны краткие, но очень проницательные наблюдения по поводу зависти в терминологически точном значении слова. Однако от составителей индексов термины «зависть/рессентимент» и «ревность» были настолько далеки, что они их не заметили. Несколько статей, в которых иногда упоминается зависть, попали под расплывчатую категорию «агрессия». В антропологических журналах несложно найти феномены, которые с концептуальной точки зрения должны были бы терминологически обозначаться как «зависть», если обратиться к категориям «ведовство» или «чародейство». Но, как это ни странно, термин «дурной глаз», сопровождающий зависть, тоже отсутствует в упомянутых указателях.

Здесь мы снова находим зависть и связанные с ней проблемы под завуалированными или вводящими в заблуждение названиями либо