Вот и всё. Зачем мы пугаем себя концом света? - Адам Робертс Страница 4

Вероятно, здесь кроется объяснение того, почему истории о конце света так распространены в массовой культуре. Что о нас говорят они: от Апокалипсиса Иоанна Богослова до «Доктора Стрейнджлава», от «Машины времени» Герберта Уэллса до фильма «Человек Омега», от нашествий зомби и эпидемий инопланетных вирусов до гигантской голубой планеты, которая врезается в Землю в «Меланхолии» Ларса фон Триера? Из-за чего в 2012 году в СМИ разгорелась истерика, что календарь майя, высеченный на камне более пяти тысяч лет назад, заканчивается 21 декабря того же года? Сейчас этот дешевый апокалиптический ажиотаж выглядит глупо, но тогда он увеличивался по мере приближения заветной даты. Почему?

Думаю, дело не в том, что все мы меланхолики, пессимисты или мазохисты: в каком-то смысле интересоваться концом света совершенно естественно. В жизни много начал, но, как говорится в кинотрилогии «Матрица», «все, что имеет начало, имеет и конец». Все мы смертны, все мы умрем. Стремление человека экстраполировать собственную смертность на весь мир — один из способов объяснить очарование историй о конце света. Однажды весь мир погибнет — точно так же, как и каждый из нас.

Есть такое латинское выражение timor mortis — страх смерти. Мы думаем о конце света — строим гипотезы, пишем книги и снимаем фильмы, — чтобы осмыслить конечность собственной жизни. Кажется, человек — единственное животное, которое осознает свою смертность. Сейчас, читая это предложение, вы по-прежнему дышите и знаете, что однажды сделаете последний вздох. Смерть пугает, но она неизбежна. По словам поэта и проповедника XVII века Джона Донна, «смерть равным образом приходит к каждому, и перед нею все становятся равны». Писатель и литературный критик XX века Г. К. Честертон писал об этом подробнее:

Люди явно и несомненно равны в двух вещах. Они не равны ни умом, ни силой, ни весом, как тонко подметили нынешние мудрецы, отвергающие равенство. Однако все одинаково трагичны — вот первая истина. <…> Никакое страдание не наводит такого ужаса, как неизбежность смерти[8].

Честертон здесь обращается к идеям Вальтера Скотта — писателя, о котором не так часто вспоминали в XX веке, но чье имя вы наверняка слышали. Миллионы пассажиров ежегодно приезжают на станцию Уэверли в Эдинбурге, над которой возвышается его памятник и которая была названа в честь его первого романа[9]. В его произведениях Честертону нравилось осознание «мрачной основы» всего человечества — «темного достоинства человека»:

«Придумайте что-нибудь! — говорит нищему сэр Артур Вардур, когда их настигает прилив. — Я дам вам землю… Я обогащу вас». — «Наши богатства скоро сравняются», — отвечает нищий, глядя на катящийся вал.

Честертон проницательно выбирает тот момент из «Антиквара» Вальтера Скотта, от которого у меня мурашки бегут по коже. Возможно, мы стали жить богаче — или скорее раньше жили беднее, — с материальной или духовной точки зрения. Последнее даже вероятнее, и чем больше мы ощущаем, что потратили жизнь впустую, тем сильнее нам хочется зацепиться за нее. И здесь переход от смерти отдельного индивида к коллективной смертности становится простой экстраполяцией. Если может умереть один человек, то умереть может и целый народ. Если может закончиться одна жизнь, то может закончиться и весь мир. И поэтому мы строим теории.

Существует два основных подхода к изображению апокалипсиса. В первом случае конец света — это действительно финал: Элвис покинул здание, и на этот раз навсегда. К этой категории относятся гипотезы астрофизиков о том, какая судьба в конечном счете ожидает Вселенную, а также мрачные фантазии о неотвратимой гибели человечества — например, у Байрона или Герберта Уэллса.

Как ни странно, второй подход встречается гораздо чаще. В этом случае авторы, описывающие конец света, все же сохраняют жизнь горстке избранных, которые пережидают глобальный катаклизм в безопасном месте или находят неожиданную лазейку, чтобы избежать общей участи, — а затем им удается возродить цивилизацию. Например, в романе Нила Стивенсона «Семиевие» (2015) Луна сталкивается с неким объектом — нам не сообщают, с каким именно, но это может быть странствующая черная дыра — и разбивается на множество осколков. На Землю обрушивается Каменный Ливень — метеоритный дождь, который уничтожает все живое и продолжается пять тысяч лет. Кажется, что миру действительно пришел конец. И все же Стивенсон придумывает, как развить сюжет. Он описывает, как группки землян покидают планету на космических кораблях или опускаются в подводных лодках на дно океана, а потом повествование резко смещается на пятьдесят веков в будущее, и мы видим, как выжившие начинают заново обустраивать разрушенную Землю. В подобных историях речь тоже идет об апокалипсисе: мир, каким мы его знали, подходит к концу — и тем не менее настает время заняться чем-то другим.

Эти два подхода соответствуют двум типичным реакциям человека на неотвратимость смерти. Некоторые из нас считают, что смерть — это финальная точка, и принимают свою судьбу угрюмо или стоически. Но есть и те, кто верит, что конец будет как бы понарошку — и нам каким-то образом удастся пережить смерть.

В последнее время, например, резко вырос интерес к страхованию от апокалипсиса. Застраховать себя можно практически от чего угодно, но совсем недавно люди начали массово страховаться на случай конца света[10]. Может показаться, что для страховых компаний это беспроигрышная ситуация: если конца света не будет, они не должны ничего выплачивать, если же он действительно наступит, выплачивать будет уже некому. Выходит, что такую страховку покупают какие-то безумцы? Не совсем так. В конце концов, вы платите за свое душевное спокойствие. Вся система финансовых компенсаций основана на базовом предположении, что после наступления страхового случая будет возможность провести переговоры и обсудить выплаты. Страховка дает надежду, а это и есть лучшая защита перед лицом смерти[11]. Кто знает? Возможно, конец света затронет не весь мир, а только его часть? Может быть, те умники, которые ставят на то, что конец света ознаменует собой новое начало, будут правы?

Оказывается, такое отношение к концу света настолько далеко от безумия, что почти является нормой. В Откровении Иоанна Богослова на Землю одна за другой обрушиваются жуткие катастрофы, многократно уничтожая все живое, а венчает все это описание нового девственного мира и нового рая, где избранные будут удостоены вечного блаженства. То же самое можно сказать и о скандинавском мифе о Рагнарёке, и о триллере «Дитя человеческое» (2006), и о зомби-хорроре «Рассвет мертвецов» (1978) Джорджа Ромеро, и о видеоигре Apocalypse