Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел Страница 43

Человек сметливый рассматривает (более или менее подсознательно) плюсы и минусы вопроса с корыстной точки зрения. (Бескорыстные соображения редко имеют вес в подсознании, разве что когда дело касается наших собственных детей.) Придя к здравому эгоистическому решению с помощью бессознательного, человек начинает выдумывать или подслушивать у других высокопарные фразы, призванные убедить окружающих, что он преследует общественное благо ценой чудовищных личных жертв. Те, кто поверит, будто эти фразы отражают его истинную позицию, вынуждены будут решить, что он совершенно неспособен судить здраво, поскольку предполагаемое общественное благо результатом его действий вовсе не станет. В этом случае человек кажется менее рациональным, чем на самом деле; что еще более любопытно, иррациональное его мышление сознательно, а рациональное – бессознательно. Именно этой чертой нашего характера объясняется то, что англичане и американцы столь успешны.

Сметливость, если это сметливость подлинная, принадлежит скорее бессознательной, чем сознательной стороне нашей природы. Она представляет собой, пожалуй, главное качество, необходимое для успеха в бизнесе. С моральной точки зрения им нельзя похвалиться, ведь оно всегда эгоистично; и все же ему удается удерживать человека от самых страшных преступлений. Обладай им немцы, они бы не затеяли неограниченную подводную войну. Обладай им французы, они не вели бы себя так в рурском конфликте. Обладай им Наполеон, он не стал бы снова ввязываться в войну после Амьенского договора. Можно сформулировать универсальное правило, исключений из которого весьма немного: если человек не понимает, что отвечает его собственным интересам, то действия, которые он считает разумными, принесут окружающим больше вреда, чем истинно разумные действия. Следовательно, все, что помогает человеку лучше судить о своих собственных интересах, приносит миру пользу. Существует бесчисленное множество примеров тому, как люди зарабатывали целые состояния, потому что из соображений морали делали что-то, как им казалось, противное их собственным интересам. Например, некоторые лавочники среди ранних квакеров взяли в привычку просить за свой товар лишь ровно столько, чтобы он окупился, а не торговаться с каждым покупателем, как это делали все остальные. Они разработали это правило, потому что считали обманом просить больше, чем им было нужно. Но покупателям это настолько понравилось, что все повалили к ним в магазины, и они разбогатели. (Не могу вспомнить, где прочел об этом, но, если мне не изменяет память, источник был надежный.) Такой же ход действий мог бы быть продиктован и сметливостью, но в реальности этого качества не проявил никто. Наше бессознательное куда более злокозненно, чем было бы нам выгодно; и потому люди, которые ближе всех подбираются к тому, что фактически отвечает их интересам, – это именно те, кто сознательно, по моральным принципам, поступает, как ему кажется, наперекор эгоизму. Следом за ними идут люди, которые стараются рационально и сознательно продумать, что им выгодно, умеряя, насколько это возможно, влияние страстей. После – люди, наделенные инстинктивной сметливостью. В хвосте же плетутся те, чья злоба перевешивает любую практичность; они стремятся уничтожить других и в итоге уничтожают сами себя. К этому последнему типу людей принадлежат девяносто процентов населения Европы.

Может показаться, что я несколько отклонился от темы, но мне было необходимо отделить бессознательное рациональное мышление, которое я называю сметливостью, от сознательного. Обычные методы обучения не оказывают на бессознательное практически никакого влияния, так что сметливости нельзя научить с помощью современных методик. Так же и морали, за исключением тех случаев, когда она представляет собою простую привычку, кажется, существующими методами научить невозможно; во всяком случае, я никогда не замечал никаких благоприятных перемен в тех, кто часто выслушивает поучения. Из этого следует, что в наших нынешних условиях всякое намеренное совершенствование должно осуществляться интеллектуальными средствами. Мы не знаем, как научить людей быть смекалистыми или добродетельными, однако представляем (до определенных пределов), как обучить их рациональности: для этого необходимо реорганизовать практику органов образования во всех отношениях. Быть может, однажды мы научимся активировать добродетели с помощью желез внутренней секреции, стимулируя или сдерживая их выделения. Но пока что рациональность развить проще, чем добродетельность – имея в виду под «рациональностью» научную привычку разума прогнозировать последствия наших действий.

б) Это подводит меня ко второму вопросу: насколько рациональными могут или должны быть действия человека? Давайте рассмотрим сначала «должны». Как мне кажется, существуют вполне определенные границы, которых рациональность пересекать не должна; вторжение разума губительно для многих из важнейших сфер человеческой жизни. Будучи уже в преклонном возрасте, Лейбниц как-то признался в переписке, что предложил даме руку и сердце лишь однажды – и это случилось, когда ему было пятьдесят. «К счастью, – добавил он, – дама попросила времени на раздумья. У меня тоже появилось время подумать, и я отозвал предложение». Вне всякого сомнения, он повел себя весьма рационально, но не могу сказать, чтобы его поступок меня восхитил.

Шекспир объединяет «влюбленных, безумцев и поэтов», называя их «слитыми из одного воображенья»[27]. Загвоздка в том, как нам получить влюбленного и поэта без примеси безумца. Приведу пример. В 1919 году я побывал на постановке «Троянок» в театре «Олд Вик». Там есть невыносимо жалостливая сцена, где греки казнят Астианакса из страха, что он вырастет вторым Гектором. Едва ли в аудитории нашелся бы хоть один человек, не проронивший слезы, и зрители сочли жестокость греков в пьесе преувеличенной до невероятности. Однако те самые люди, рыдавшие в зале, в тот же самый момент поступали не менее жестоко в масштабах, на которые Еврипиду даже не хватило бы воображения. Недавно они (большая их часть) проголосовали за правительство, которое продлило блокаду Германии после перемирия и объявило блокаду России. Было широко известно, что в результате этих блокад погибло чудовищное количество детей, но уменьшить население вражеских стран посчитали полезным: дети, как Астианакс, могли вырасти подобными своим отцам. Поэт Еврипид пробудил в воображении публики влюбленного; но и влюбленный, и поэт оказались забыты сразу за порогом театра, и полную власть над политическими решениями этих мужчин и женщин, считавших себя добрыми и благочестивыми, получил безумец (в форме маньяка-убийцы).

Возможно ли сохранить любовника и поэта, устранив безумца? В каждом из нас живут в той или иной степени все трое. Неужели они так крепко повязаны друг с другом, что стоит усмирить одного, и остальные погибнут? Я в это не верю. Я верю, что в нас кроется некая энергия, которая обязана найти выход в действиях, не вдохновленных разумом, но найти его она может в искусстве, страстной любви или горячей ненависти – в зависимости от обстоятельств. Респектабельность, регулярность и рутина – вообще вся железная дисциплина современного индустриального общества – атрофировали художественный импульс и заключили в