Социалистическая традиция в литературе США - Борис Александрович Гиленсон Страница 7

Предвосхищая У. Морриса, замечательного английского писателя-социалиста, а отчасти и своего соотечественника У. Д. Хоуэллса, автора утопических романов, Торо высказывал убеждение, что подлинное творческое наслаждение может принести лишь созидательный труд, свободный от погони за долларами. Его нападки на современные технические достижения, будь то железная дорога пли телеграф, не были реакцией ретрограда; они диктовались его симпатиями к труженикам, страдающим от капиталистического гнета. «Думали ли вы когда-нибудь о том, что за шпалы уложены на железнодорожных путях?» — спрашивал он в «Уолдене». Его ответ невольно вызывает в памяти «Железную дорогу» Некрасова: «Каждая шпала — это человек, ирландец или янки. Рельсы проложили по людским телам, засыпали их песком и пустили по ним вагоны»{36}. Любопытно, что к той же теме уже много лет спустя, в 30-е годы, вернулся Арчибальд Маклиш в стихотворении «Кладбище у шпал». Это монолог мертвых, тех, что «проложили сталь в самую толщу гор»; теперь их могилы отмечены телеграфными столбами.

Торо восставал не против технического прогресса как такового, а против той цены, которую приходится за него платить. Поэтому для него наилучшим правительством было то, которое «меньше всего правит», а наилучшим законом тот, который гарантирует наибольшую свободу гражданам. Отметим при этом, что общественные воззрения Торо эволюционировали: в последние годы жизни, когда в стране усилилось аболиционистское движение, он стал пересматривать свою непротивленческую концепцию. Приветствуя подвиг Джона Брауна, он склонялся к необходимости активного противодействия социальному злу — рабству.

Как можно заметить, всех четырех писателей-романтиков сближает активное неприятие капиталистического прогресса, закрепляющего противоположность бедности и роскоши, возвышение одних за счет других. Мелвилл, Торо, Готорн, а также Купер (в цикле романов о Кожаном Чулке) стремятся противопоставить существующим антигуманным отношениям не столько конкретную общественную форму или организацию, сколько нравственно-этический идеал, систему духовных ценностей, в основе которых лежат принципы свободы личности, равноправия людей, их материального и духовного процветания.

Не остался глухим к спорам о социальном преобразовании мира и уже упоминавшийся Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882), философ, эссеист, один из лидеров трансцендентализма, сыгравший выдающуюся роль в культурной жизни Америки. Страстный почитатель Платона, он словно бы бежал от реального, практического мира, уносясь в сферы чистых философских спекуляций. Современники огорчали его своей приземленностью, увлеченностью сиюминутными заботами; как гуманист, он ратовал за духовное возрождение человека, ибо верил в равенство людей, в их общую духовную природу. Его не покидало горькое сознание, что человек в современном мире, в котором господствует дух практицизма, деградировал, превратился в «машину, добывающую деньги», в «придаток к имуществу» (статья «Американский ученый»). Он чувствовал, что в воздухе носятся новые идеи, а в обществе зреют надежды на лучший порядок вещей. Как и для молодого Уитмена, Америка была для Эмерсона «страной будущего, страной начинаний, проектов, планов, ожиданий».

Вместе с тем, будучи лично знаком с многими реформаторами, он с неодобрением воспринимал их проекты: утопические колонии оказались не только искусственными, доказавшими свою неэффективность созданиями (здесь он был близок к взглядам Уитмена); они представлялись ему попытками навязать людям некую новую форму регламентации и «узды» (здесь он солидаризировался с точкой зрения Торо). Эмерсон не был намерен «перебираться из нынешней тюрьмы в другую, более обширную». В этом сказались индивидуализм Эмерсона, неодобрение им коллективных действий и усилий. Но вместе с тем гуманист и аболиционист Эмерсон воздавал должное личному благородству первых социалистов, величию их целей. В статье «Богатство» Эмерсон роняет многозначительное замечание о том, что социализм «сослужил добрую службу», поскольку показал возможность для всех людей «пользоваться плодами наук и искусств»{37}. В статье «Молодой американец» есть слова о «благодетельном социализме»: Эмерсон называет его «добрым признаком», значительнейшим идейным движением 1840-х годов. Свидетельством новых веяний было для Эмерсона и появление утопических коммун в Америке. Но, оставаясь на идеалистических позициях, Эмерсон делал акцент на духовном освобождении личности, на моральном возрождении американцев в рамках сохранившихся неизменными социально-экономических отношений.

Романтики оказали решительное воздействие на весь последующий путь американской литературы. В ней получили дальнейшее развитие такие излюбленные ими мотивы, как неприятие капиталистической цивилизации, бунт одинокой личности против сковывающих норм частнособственнического общества, поиски различных форм внебуржуазного существования. Сама поэтика романтизма обогащала словесное искусство нового, XX в. У Хемингуэя и Фолкнера, Томаса Вулфа и Фицджералда, Апдайка и Сэлинджера, конечно же очень разных художников, многие излюбленные романтиками приемы и формы получили творческое преломление: здесь ирония и гротеск, символика и аллегория, культ природы и пронизывающее повествование субъективное, лирическое начало. Все это способствовало формированию идейно-стилевого течения, которое можно условно назвать романтической разновидностью реализма; другое, контрастное к нему течение, — социологическая разновидность реализма — с особой наглядностью представлено творчеством Синклера Льюиса, Дос Пассоса, Эптона Синклера.

Судьба романтического наследия убеждает в преемственности традиций, нерасторжимой связи времен. Так, прочные нити протянулись от Эмерсона к Уитмену. Его поэзию «конкордский мудрец» назвал «самым самобытным из всего, что доселе создавала Америка»,

2. ПЕВЕЦ СОЛИДАРНОСТИ

В 1855 г. в Нью-Йорке появилась необычная книга: тоненький сборник стихов, отпечатанный на грубой бумаге. Имя автора отсутствовало на титульном листе, а называлась книга «Листья травы». Странное на первый взгляд производили впечатление и стихи: лишенные заголовков, без рифм, они больше походили на прозу. Тут же воспроизводился портрет автора — молодого человека с открытым лицом, в шляпе и белой рубашке. У него была какая-то ординарная, даже типическая внешность — средний, рядовой американец.

Книгу встретили дружной бранью и издевательствами. Ее расценили как вызов хорошему тону и благопристойности. Эмерсон был в числе немногих, кто почувствовал ее революционный, пророческий смысл. Настоящее признание пришло к Уолту Уитмену уже на склоне лет, после того как за океаном (судьба, характерная для американских писателей XIX в., вспомним Купера, Эдгара По, Мелвилла) им увлеченно зачитывались.

Сегодня автор «Листьев травы» — классик, признанный и неоспоримый. Его изучают, почти канонизируют, на родине о нем накоплена богатейшая критическая литература. И все же одна проблема, существенно важная для понимания природы его творчества, мало освещается американскими уитменоведами: это отношение великого поэта к социалистическим идеям своего времени.

В 1840-е годы, когда в США ширилось движение фурьеристов, Уолт Уитмен был молодым журналистом, сотрудником «Бруклин игл». Он не мог, конечно, не знать об утопическом социализме, но к методам фурьеристов относится с недоверием, считая их эфемерными и непрактичными; он говорил, что фурьеристы «лучше проповедуют высшую доктрину человеческого равенства, нежели реализуют ее на практике»{38}. Позднее, в 50–70-е годы, Уитмен фактически прошел мимо получившего распространение в США марксизма{39}. Сложным было его отношение к рабочему движению.