Михаил Филипченко - Сборник диктантов по русскому языку для 5-11 классов Страница 13

59 Березовое блюдце

Кажется, все уже до кустика известно в наших березовых перелесках, а нет-нет да и встретишь такое, отчего вдруг остановишься в восхищении и сердце ворохнется от радости. Вот хотя бы березовое блюдце, которое я нашел вчера. Лежит то блюдце на кургане, на самой его вершине, между трех березок-сестер, выросших из одного корня. Их было больше, четыре, но четвертую спилили. Обливался соком тот срез по весне: березка все стремилась еще раз подняться, да не смогла, только оставила после себя это берестяное кольцо по краям круглого пенечка. И легла вокруг всего среза по самому краешку ровная красивая каемочка. Руками так не сделаешь. Получилось настоящее блюдце: дно темноватое, а края белые, атласные. Хоть возьми и пей из него или срежь да унеси на память, не пожалеешь: днями гляди – не наглядишься. И к довершению моего удивления водица на донышке чистая-чистая: то ли березки снова поделились весенним соком, то ли это их слезы по своей младшей сестре.

60

Идет лесник по тихой тропинке, пробирается сквозь чащобу, а потом перебирается через топкий лесной ручей. Ветер треплет густую крону лип, развевает зеленые верхи берез. Только в дубовой листве, такой густой, что, кажется, даже в ливень она не промокает, ветер запутывается и стихает.

Вот лесник останавливается у невысокого деревца, наклоняется. Нет, не поганки, растущие здесь, привлекают его внимание. Лесник отыскивает в сумке инструмент, приступает к работе, и вот уже из тела дерева вынут небольшой блестящий кусочек металла – осколок снаряда. Ничего, скоро рана обрастет корой, и дерево будет жить по-прежнему. А вот он поравнялся с дубком, который уже перенес такую же операцию. Теперь и не найдешь его раны: молодая кора сровняла даже шрам. Останавливается Лукьян Кузьмич возле ростков сосны, нежно прикасается к ним, и от его прикосновения они ласково кивают пушистыми верхушками. «Вот бы сюда привести тех скептиков, которые полагают, будто сосна не может расти на черноземе», – думает он. В его питомнике выращено более двух миллионов саженцев лиственных и хвойных пород.

Перед возвращением домой можно и передохнуть, и лесник прислоняется спиной к стволу, вслушивается в безыскусный перезвон птичьих голосов. Вдруг к привычным запахам примешивается горьковатый запах горелого. Что за наваждение? Где же горит?

С собой только сумка с немудреным инструментом да пара рук, а впереди, зловеще блистая, уже текут змейки пламени. Лесник очищает землю от сухих листьев, спешит, превозмогая боль в обожженных пальцах, погасить пламя, и вот уже один за другим, дойдя до очищенной земли, гаснут огненные ручейки. Лесник вытирает пот со лба. Туда, где только что бушевало бешеное пламя и деревья стояли словно окропленные кровью, возвращается мгла.

61

Два дня и три ночи бесилась погода, на третий день улеглась. Ветер стих, враз уступил всю северо-западную московскую и новгородскую Русь тишине и морозу. Малиновый солнечный шар коснулся снизу сквозной юго-восточной лазури. Он всплыл из-за леса, уменьшаясь и плавясь в золото. Этот слепящий золотой сгусток быстро отделился от горизонта. Вся лесная стихия приняла невиданно сказочный образ. Безбрежная, непорочно чистая голубая лазурь была тем гуще, чем дальше от солнца. На другом небесном краю еще умирал палевый сумрак ночи. Месяц, ясно и четко оттеняемый этим светлым сумраком, бледнел над лесами, когда снега заискрились окрест. Ели, отягощенные белыми снежными клубами, изменили свои очертания, но безмолвствовали. Кроны старых сосен гордо остались сами собою, лишь молодую сосновую поросль вынудил снежный гнет: нежная, неокрепшая плоть там и тут напряглась в основаниях мутовок.

Белизна заставляла еще яростней зеленеть сосновые лапы. Пар непростывших влажных низин поднялся на уровень древесных вершин и замерз, и рассыпался на свободных от снега березовых ветках. Несчетные россыпи мельчайших бисеринок засверкали на солнце. С последним колыханием исчезающего осеннего тепла все замерло. Мороз начал неспешно гранить, ковать, серебрить, лудить все, что имело хоть самую малую долю влаги.

Лесная речка, еще вчера бежавшая навстречу метели, начала сдавливаться серебряными зубцами. Прозрачный лед уверенно наползал на середину струи, сужая водяной ток несокрушимым ребристым панцирем.

И все вокруг бесшумно сияло, сверкало, искрилось от морозного света. Но едва поднявшись над лесом, едва успев разгореться, расплавиться слепящим своим золотом, великое наше светило начало краснеть и падать на дальние лесные верха. Розовое холодное половодье затопило четвертую часть горизонта. Лиловые зоревые крылья, переходящие в зеленоватую глубь темнеющего морозного простора, опускались все ниже. Правее, в созвездии Близнецов, блеснул своим красноватым глазом пробудившийся Марс – бог римских язычников, покровитель войн и пожарищ. Но этот блеск тотчас исчез, затерянный в мерцании бесчисленных звезд. И вот уже повисли над миром близкие и дальние звездные гроздья. Они словно бы раздвигались и в глубинах темного неба вскрывали новые объемные гроздья. За ними роились другие такие же, роились и раздвигались…

Только месяц, горящий ярким желтым, но все же нездешним, светом, казался совсем близким морозной лесной земле.

Царство безмолвного знобящего холода раздвигалось подобно звездам, захватывало глубины небес и земного пространства. Но откуда же мимолетно и тихо пахнуло вдруг березовым, неунывающе бессонным дымком?

(По В. Белову)

62

Только совершенно незаинтересованному взгляду русская природа кажется бедной и нисколько не разнообразной. Неброская, но какая-то сосредоточенная и сразу не раскрывающаяся красота ее вызывает неповторимое, долго не забывающееся чувство щемящей грусти. Я не знаю ничего более трогательного, чем первый снег, который, несмотря на свою хрупкость, властно манит далью еще почти не проторенных дорог.

Сколько песен сложено про зиму, сколько поэм посвящено юной красавице в сарафане из серебряной парчи, а нам все недостает. Когда особенно безветренна и румяна зорька, не спеша умывается она студеным рассыпчатым снегом. А как поведет потом синими очами из-под опушенных инеем ресниц, так каждый поверит, что такая красота никем и нигде не видана.

Чего только не вспомнишь из далекой поры юности! Я до сих пор вижу дуги с узорами, писанными масляной краской, золоченую упряжь коней с лебедиными шеями, которые на масленой неделе, едва не сцепившись оглоблями, наперегонки мчат нас по вовсе не узкой деревенской улице. Часто за мной приезжал брат, и мы не медля отправлялись в соседнее село. Заметив, что я загляделся по сторонам, он с непривычной мне ловкостью выталкивал меня из саней и пускал обындевевшего коня в галоп.

В тяжелых валенках и овчинном свежедубленом полушубке не быстро побежишь, но я налегал изо всех сил, а брат не останавливал коней, пока я не начинал спотыкаться. Но сколько ни пробовал я вытолкнуть его из саней, это мне никогда не удавалось.

Нет, русской зимы нельзя не любить. Люди, не видевшие ее, досыта не налюбовавшиеся ею, не поймут русской жизни и русского характера.

63

На высоте трех тысяч метров мы снова увидели солнце, которого там, внизу, когда нас провожали на посадку, уже не было. Снова показавшись над горизонтом в полдиска, оно багрово осветило правый борт и залило салон тревожным отсветом. Был как раз тот момент, когда с земли, уже окутанной сумерками, мы, летящие в пустынном, вечеряющем небе, кажемся загадочным раскаленным крестиком.

Здесь еще можно было читать без плафонов, и кое-кто зашуршал страницами. Но я никогда не занимал себя чтивом в дороге, особенно в поезде. Для меня самая лучшая, самая интересная книга – за окном.

Мое место оказалось у иллюминатора по левому борту, откуда закатный свет не мешал смотреть вниз. Я рассчитывал взглянуть на осенние в разгаре золотой поры березовые леса, которые здесь, под Москвой, пока еще не редкость. Даже с такой высоты должны быть видны их пространные огненные разливы с прожилками дорог, просек и лесных речек. Но под крылом уже надвинулась легкая, кисейная синева, постепенно густеющая к востоку, где небо, готовясь к ночи, обрело свою отрешенную аспидность. Там, под его мерклым покровом, уже зажглись первые огни и пунктирно обозначились невидимые дороги бегущим светом автомобильных фар.

Минут через пятнадцать полета впереди по курсу в загадочной сини земли молнией взблеснула река. По широким, плавным извивам, свойственным большим рекам, я узнал Оку. И сразу же отвесно внизу начал ртутно поблескивать, суетливо петлять левый ее приток – Нара.

(По Е. Носову)

64

Прошел холодный ветреный март, и, наполняя воздух ароматом оттаявшей земли, наступил солнечный апрель, хотя по-прежнему иногда дул студеный ветер. Все обрадовались, увидев, что наперегонки побежали шустрые ручьи, стремясь к сверкающей в отдаленье речонке, ставшей вдруг шумной и полноводной.