Михаил Филипченко - Сборник диктантов по русскому языку для 5-11 классов Страница 20

Может быть, уток в нашем городе стало больше потому, что вода в Москве-реке стала чище, а значит, и корма для них стало больше? Но как бы там ни было, а это замечательно, что в небе столицы летают не только голуби, галки и вороны, но временами на фоне унылых серых железобетонных громадин-небоскребов стремительно проносятся дикие утки. И, любуясь их свободным полетом, ты становишься чуточку счастливее, добрее, лучше.

6

Я плыл на лодке вниз по реке и вдруг услышал, как в небе кто-то начал осторожно переливать воду из звонкого стеклянного сосуда в другой такой же сосуд. Вода булькала, позванивала, журчала. Звуки эти заполняли все пространство между рекой и небосводом. Это летели журавли.

Я поднял голову: большие косяки журавлей тянулись один за другим прямо к югу.

Я бросил весла и долго смотрел на журавлей. По береговой проселочной дороге ехал, покачиваясь, грузовичок. Шофер остановил машину, вышел и тоже начал смотреть на журавлей.

«Счастливо, друзья!» – крикнул он и помахал рукой вслед птицам. Потом он опять забрался в кабину, открыл боковое стекло, высунулся, смотрел и смотрел и все слушал плеск и переливы птичьего крика.

За несколько дней до этой встречи с журавлями один московский журнал попросил меня написать статью о том, что такое «шедевр», и рассказать о каком-нибудь литературном шедевре.

Сейчас на реке я подумал, что шедевры существуют не только в искусстве, но и в природе. Разве не шедевр этот крик журавлей и их величавый перелет по неизменным в течение многих тысячелетий воздушным дорогам?

Птицы прощались с Россией, с ее болотами и чащобами. Оттуда уже сочился осенний воздух, сильно отдающий свежестью.

Да что говорить! Каждый осенний лист был шедевром, совершенным творением природы, произведением ее таинственного искусства, недоступного нам, людям. Этим искусством уверенно владела только она, только природа, равнодушная к нашим восторгам и похвалам.

Я пишу все это осенней ночью. Осени за окном не видно. Но стоит выйти на крыльцо, как осень окружит тебя и начнет настойчиво дышать в лицо холодноватою свежестью своих загадочных черных пространств, горьким запахом первого тонкого льда, сковавшего к ночи неподвижные воды, начнет перешептываться с последней листвой, облетающей непрерывно днем и ночью.

7

Желтая трясогузка, или плиска, – столь же обычная для наших широт птица, как и всем известная белая трясогузка, только обитает она в богатых разнотравьем сырых зеленых лугах, а потому не всякий с ней встречался. В отличие от белых трясогузок, эти птицы боязливы и взлетают при первых признаках опасности.

Желтые трясогузки мельче белых, и они особенно ловко пользуются крыльями. Когда пташки перепархивают с места на место, то кажется, будто они не летают, а скачут.

На местах гнездования желтые трясогузки появляются в середине апреля. Сначала прилетают взрослые самцы, а самки появляются на неделю позже. Гнездо птицы обычно устраивают под корнями деревьев, в углублении у основания кочки или бугорка, поросшего густой травой. Соломинки, клочки пуха чертополоха, шерсти, несколько перьев и волосков устилают гнездо внутри. Быстро растущая трава вскоре укрывает жилище и хорошо его маскирует. Самец охраняет самку и при первой же опасности издает тревожные крики, на которые слетаются птицы с соседних участков. Рассевшись на кустах, они начинают щебетать, отвлекая врага за пределы опасной зоны.

После появления на свет птенцов самка еще целую неделю находится в гнезде, обогревая их, а затем включается в выкармливание. Птенчики сидят в гнезде очень плотно друг к другу и не подают голоса, в отличие от птенцов хищных птиц, которые поднимают крик на весь лес, когда родители прилетают к ним с кормом. И что примечательно: когда птенцам приходит время вылетать из гнезда – ничто не может их остановить! Дождь ли, непогода – вылетевшая пташка сидит и дрожит в траве, довольная уже тем, что совершила главное дело своей жизни.

Через две-три недели после рождения птенцы уже летают, а родители в конце июня приступают ко второй кладке. Молодые же откочевывают в прибрежные тростники и на заросшие побережья водоемов, где объединяются в предотлетные стаи. И, в один прекрасный осенний день взрослые и молодые трясогузки отправляются в теплые края.

8 Кто как ловит рыбу

В камчатском заповеднике, там, где в Тихий океан впадает речка Кроноцкая, людям рыбу ловить нельзя, а зверям можно.

Удобнее всего ловить рыбу орлану-белохвосту: вода в реке прозрачная, с высоты всех рыб видно – выбирай, какую захочешь. Стремительно бросается орлан вниз и хватает большими острыми когтями рыбину.

В самом устье живут нерпы. Выстроятся они поперек речки от берега до берега, ни одной мелкой или большой рыбины не пропустят – всех переловят. Наловятся досыта и ложатся всей компанией поспать на мелком месте.

Чуть выше по течению живет выдра. Она плавает не хуже рыбы. Поймает рыбку и играет с ней: ныряет, кувыркается, отпускает, снова ловит и только потом съедает.

Больше всего рыбы может наловить медведь. Идет мишка по берегу, по тропинке и все время в воду смотрит. Увидит недалеко рыбину, встанет на задние лапы, чтобы получше рассмотреть добычу, да как прыгнет, как шлепнется в воду! Прижмет рыбу ко дну, а она скользкая, сильная, из лап выворачивается. Прикусит медведь ее зубами и к берегу тащит, в укромное место. А тут его уже ждут нахлебники: вороны, чайки. Все, что медведь не доест, птицам достанется.

Волки тоже рыбу ловят. Но не любят они холодную воду, подстерегают рыбу на самых мелких местах, где спина рыбины из воды торчит, за спину-то волки ее и вытаскивают.

И чайки – хорошие рыболовы. Устанет рыба горбуша вверх по течению плыть, остановится у берега передохнуть, а чайка ее за хвост – и на берег. А ворон тут как тут, сам рыбачить не умеет, зато сильный, чайку прогонит и сам лакомится. А потом придет евражка, маленький полярный суслик, и унесет остатки рыбы к себе в норку.

9

Душный полдень, где-то только что бухнула пушка – мягкий, странный звук, точно лопнуло огромное гнилое яйцо. В воздухе, потрясенном взрывом, едкие запахи города стали ощутимее, острей пахнет оливковым маслом, чесноком, вином и нагретой пылью.

Жаркий шум южного дня, покрытый тяжелым вздохом пушки, на секунду прижался к нагретым камням мостовых и, снова вскинувшись над улицами, потек в море широкой мутной рекой.

Город – празднично ярок и пестр, как богато расшитая риза священника; в его страстных криках, трепете и стонах богослужебно звучит пение жизни. Каждый город – храм, возведенный трудами людей, всякая работа – молитва Будущему.

Солнце – в зените, раскаленное синее небо ослепляет, как будто из каждой его точки на землю, на море падает огненно-синий луч, глубоко вонзаясь в камень города и воду. Море блестит, словно шелк, густо расшитый серебром, и, чуть касаясь набережной сонными движениями зеленоватых теплых волн, тихо поет мудрую песню об источнике жизни и счастья – солнце.

Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают в море, – смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного маленькими, точно темные крупинки пыли в большой чаше вина.

Шелковые всплески воды, радостные крики освеженного тела, громкий смех и визг ребятишек – все это и радужные брызги моря, разбитого прыжками людей, вздымается к солнцу, как веселая жертва ему.

(По М. Горькому)

10

Прошло около часа, как мы расстались с нашей компанией, и нам оставалось немного подняться, чтобы достигнуть вершины горного хребта, где, как говорили, есть роскошные долины и леса. Подъем становился все круче и круче. Приходилось делать беспрестанно крутые повороты, и мы решили немного посидеть на бугорке, покрытом порыжевшей, выжженной травой, а по краям какими-то невиданными цветами. Мы, жители северных равнин, впервые были на такой высоте. Внизу тянулись бесконечной вереницей длинные серые облака, то открывая, то закрывая окрестности.

Неподалеку от нас, на утесе, красавец-орел терзал свою добычу: бедный зайчишка, должно быть, попался на обед пернатому хищнику. С жадностью поглощая окровавленные куски один за другим, он на минуту останавливался, поглядывая по сторонам, и, крепче впиваясь когтями в добычу, снова продолжал свою работу.

Мы не просидели и четверти часа, как внезапно почувствовали какую-то необыкновенную свежесть, точно вошли в погреб, и оглянулись: темная туча начинала заволакивать не только то место, где мы сидели, но и близлежащие. Мы бросились вниз. Минуты через две не было видно ни бугорка, на котором мы расположились отдохнуть, ни утеса, на котором сидел орел, так как туча все собой закрыла. Стал накрапывать дождик, вскоре перешедший в ливень. Дорожка, по которой мы карабкались незадолго перед этим, превратилась в ручей, кативший вниз вместе с камнями свои вспенившиеся струи. Поднялся свежий восточный ветер, и мы, иззябшие, промокшие до последней нитки, измученные, воротились домой, посмеиваясь друг над другом и ничуть не сожалея ни о потраченном времени, ни о своем предприятии, давно задуманном, но, к сожалению, не доведенном до желанного конца. Может быть, нам удастся этого добиться в другой раз.