Евгений Белозерцев - Образование. Историко-культурный феномен Страница 34

Второй этап – период борьбы русского самосознания с многочисленными богоборческими и материалистическими, антинациональными соблазнами. Его хронологическими рамками являются Смута XVII в., с одной стороны, а с другой – Революция 1917 г. и ее последствия. Временной точкой, завершающей этот этап русской жизни, можно (с известной долей условности) признать 1988 г. – дату тысячелетия Крещения Руси.

Третий этап – время возрождения русского самосознания во всей его религиозной и исторической полноте. Свидетелями и современниками этого процесса являемся все мы, независимо от того, признаем его или отвергаем…

Только осознав свое место в истории нашего народа, определив в этой связи понятия своих нравственных обязанностей, своего религиозного долга, мы сможем существовать осмысленно и полноценно. Сможем достойно, преемственно продолжить исповедническое служение русского народа»[92].

Познакомившись с различным пониманием истории, исторического развития народов, предлагаю уважаемому читателю взглянуть на нашу историю через призму образования. Но прежде задумаемся над словами С. Н. Булгакова: «Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются, по мнению многих, и по сие время, по меньшей мере, проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной водой порнографии и сенсационных изделий. Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России. И во всяком случае теперь, после всего пережитого, невозможны уже как наивная, несколько прекраснодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества. Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности; не посчитавшись с этим историческим опытом, с историческими уроками революции, нельзя делать никакого утверждения о России, нельзя повторять задов ни славянофильских, ни западнических.

После кризиса политического наступил и кризис духовный, требующий глубокого, сосредоточенного раздумья, самоуглубления, самопроверки, самокритики. Если русское общество, действительно, еще жизненно и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться прежде всего и больше всего в готовности и способности учиться у истории. Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт добра и зла, составляющий условия духовного роста, и ничто так не опасно, как мертвенная неподвижность умов и сердец, косный консерватизм, при котором довольствуются повторением задов или просто отмахиваются от уроков жизни, в тайной надежде на «новый подъем настроения», «стихийный случайный, неосмысленный»[93].

Итак, история «есть жизненный опыт добра и зла…»; если мы хотим быть самими собой, то нам нужно научиться внутренней духовной работе, нам нужно, учась у истории, не повторять одни и те же ошибки.

В истории государства Российского обращают на себя внимание три урока, которые уместно обозначить с тем, чтобы мы, сегодня живущие, смогли осмыслить собственный путь духовного роста и падения, уроки добра и зла.

Урок оптимистический. Все, кто страдал за Россию, кто мечтал о ее величии, кто много делал для ее возрождения, рано или поздно, но всегда обращали внимание на образование как фактор возвеличивания России… Дух захватывает от перечисления имен. В России не было, пожалуй, ни одного сколько-нибудь известного мыслителя, не предупреждавшего наше общество о трагических последствиях безнационального образования.

С именем М. В. Ломоносова связана целая эпоха в просвещении России. Он показал громадное влияние образования на развитие науки и культуры, глубоко понимал назначение педагогики, считал ее неотъемлемой частью мировой и русской культуры. Как народный просветитель и гражданин он написал государю 1 ноября 1761 г. трактат «О сохранении и размножении российского народа». Данное произведение долгое время не было известно русской общественности. Опубликованное в 1819 г., оно вызвало негативную реакцию у министра народного просвещения и духовных дел А. Н. Голицына. Распространение письма в обществе было воспрещено, поскольку в нем высказаны «мысли предосудительные, несправедливые, противные православной церкви и оскорбляющие честь нашего духовенства». По существу, это был научный доклад, в котором впервые проведен анализ различных факторов развития и формирования личности молодого человека – россиянина. В трактате имеется специальный раздел – «Об исправлении нравов и о большом народа просвещении». Разнообразная деятельность М. В. Ломоносова позволила создать первый университет и в дальнейшем высшее образование в России. Он формировал и отрабатывал на практике основания для преемственности в работе различных типов учебных заведений, тем самым сформулировав идею непрерывного образования, что стало достоянием мировой культуры.

Ф. М. Достоевский призывал нас «стать русскими во-первых и прежде всего»; пояснял, что «стать русскими, значит, перестать презирать свой народ». Вот что он писал о состоянии образования своего времени: «…наши юные люди наших интеллигентных сословий, развитые в семействах своих, в которых чаще всего встречается теперь недовольство, нетерпение, грубость невежества (несмотря на интеллигентность классов) и где почти повсеместно настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса; где материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей; где дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или равнодушии к отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяющемся в последнее время, – тут ли, из этого ли родника наши юные люди почерпнут правду и безошибочность направления своих первых шагов в жизни? Вот где начало зла: в предании, преемстве идей, в вековом национальном подавлении в себе всякой независимой мысли, в понятии о сане европейца под непременным условием неуважения к самому себе как русскому человеку?»[94]

Ф. М. Достоевский говорил об образовании реальном, массовом. Но в эти же годы образование могло быть другим, более прогрессивным, ибо в России существовали уже идеи и опыт, которые, к сожалению, не были востребованы государством и обществом. И в первую очередь не были востребованы в полном объеме (как целостная система) идеи и практические находки современника Достоевского – К. Д. Ушинского.

Л. Н. Толстому достаточно было бы автобиографической трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность», исследующей «диалектику души», для того, чтобы встать вровень с великими нашими земляками. Но Лев Николаевич сформулировал идею свободного воспитания и в соответствии с ней создал свою Яснополянскую школу, разработал необходимую школьную, учебно-методическую литературу, которая и сегодня во многих отношениях остается отличным примером для образования.

Есть и другие блистательные примеры. Дело не в их количестве. Главное в том, что представители прогрессивной отечественной мысли усматривали генетическую связь между двумя фундаментальными понятиями – «патриотизм» и «образование». Более того, возрождение России они усматривали и в воспитании чувства национального самосознания, чувства любви к Родине.

С. Н. Булгаков писал: «Мы осознаем себя членами нации потому, что мы реально принадлежим к ней как к живому, духовному организму. Эта наша принадлежность совершенно не зависит от нашего сознания; она существует и до него, и помимо него, и даже вопреки ему. Она не только не есть порождение нашего сознания или нашей воли, скорее, наоборот, самое это сознание национальности и воля к ней суть порождения ее в том смысле, что вообще сознательная и волевая жизнь уже предполагает для своего существования некоторое бытийственное ядро личности как питательную, органическую среду, в которой они возникают и развиваются, конечно, получая затем способность воздействовать и на самую личность»[95]. По Булгакову, национальность опознается через интуитивное переживание действительности или через мистический опыт; инстинкт переходит в сознание, а сознание становится самопознанием. Другими словами, слепой инстинкт национальности становится зрячим, переходит в сознание, перемешивается как некоторое глубинное, мистическое влечение к своему народу, как любовь, «как некоторый род эроса, рождающий крылья души, как нахождение себя в единстве с другими, переживание соборности, реальный выход из себя…»