Вячеслав Лейкин - Всегда по четвергам (сборник) Страница 4

Ученик: Бабочки всегда так громко звучат?

Учитель: Нет, друг мой.

Ученик: Значит, это не бабочка?

Учитель: Возможно и так, друг мой.

Ученик: Она приближается. Бабочки всегда такие большие?

Учитель: Нет, друг мой.

Ученик: Почему же ты молчишь?

Учитель: Лучше промолчать, нежели впасть в заблуждение.

Ученик: Что есть учитель?

Учитель: Такие вопросы задавать запрещено.

Другой ученик (вбегая): То, что вы назвали бабочкой, учитель, село там, на поляне. Оно огромно и железно. В нем кто-то есть. (Убегает.)

Ученик: Пойдем посмотрим?

Учитель: Не так быстро, дитя мое, не так быстро. Сначала повтори алфавит.

Ученик: А.

Учитель: Полным ответом.

Ученик (не слушая): Кто это идет сюда?

Учитель: Неважно. Поэт сказал: «Я – памятник себе».

Ученик: Что они там делают?

Учитель: Биографию, друг мой, биографию.

Ученик: Они тянут какую-то сеть.

Учитель: Сеть состоит из дырок и ниток между ними.

Ученик: Они поджигают лес.

Учитель: Поэт сказал: «Белеет пар. Ус одинокий».

Ученик: Что это, что это? Смотри, учитель, что это?

Подполковник Осьминогов (входит с топором): А вот что!

«Напишем, братцы, монорим»

Жил во второй половине XIX века в России такой поэт – Алексей Апухтин.

Он был знаменит тем, что начал сочинять стихи довольно рано, и старшие современники (Иван Тургенев, например) прочили ему славу Пушкина. Со славой, правда, ничего сверхъестественного не вышло, но сочинения его, печальные, меланхолические даже стихи и поэмы, пользовались у читающей публики успехом.

А еще он (Апухтин) был известен тем, что учился в школе вместе с великим Чайковским, и остался другом ему на всю жизнь, и Чайковский сочинил на стихи Апухтина несколько превосходных романсов…

Но однажды этот певец печали написал вдруг очень веселое стихотворение в жанре монорима (монорим – это стихи на одну рифму), начинающееся строкой «Когда будете, дети, студентами». Стихотворение это стало невероятно популярным, к нему тут же приспособили нехитрую мелодийку, и все московские, а за ними и петербургские студенты на своих пирушках радостным хором распевали:

Когда будете, дети, студентами,Не ломайте голов над моментами,Над Гамлетами, Лирами, Кентами,Над царями и над президентами,Над морями и над континентами.Не якшайтеся там с оппонентами,Поступайте хитро с конкурентами,А пойдете на службу с патентами,Не глядите на службе доцентами,И не брезгуйте, дети, презентами…Говорите всегда комплиментами,У начальников будьте клиентами…

И так далее – еще строк двадцать в том же духе и на ту же рифму.

Населению Четыреста Сорок Восьмой идея монорима пришлась по вкусу, тем более, что тут же последовал призыв к действию, исполненный тем же замечательным способом:

Напишем, братцы, монорим!Раз двадцать рифму повторим,Насочиняем, натворим,От вдохновения сгорим,Бумагой всюду насорим,Москву и Питер покорим,Париж, и Хельсинки, и Рим –Весь мир стихом своим взбодрим,И будет этот моноримПрекрасен и неповторим.

И поэтому едва прозвучало задание – первые строчки предполагаемых моноримов: «За что мне нравится кино» и «Когда мне было десять лет», – Четыреста Сорок Восьмая мгновенно забурлила, забубнила, зарифмовала, зашевелила мозгами во все стороны, и результат тут же (не прошло и часа) не замедлил сказаться.

Когда мне было десять лет,Приснился как-то мне валет,Наглец, красавец и атлет,Одет в малиновый жилет,С плеча свисает эполет,На шее черный амулет,В руке держал он арбалет,Заткнул за пояс пистолет.Я говорю ему: Привет!..Мол, сколько зим и сколько лет.Он выстрелил в меня в ответИ закричал: Умри, поэт!Оставь навеки этот свет!Здесь для поэта места нет!Я возмутился: Что за бред!Убить поэта – страшный вред!..Тут вспыхнул в небесах рассвет,Расстаял сон, исчез валет.

За что мне нравится кино?Оно, как терпкое вино,Огнем любви напоено,Мечты и музыки полно,Оно и грустно, и смешно,И благонравно, и грешно,Однообразья лишено –В нем все мгновенно решено:Хромой пират идет на дно,Соперник прыгает в окно;Красотка в черном домино,Злодей в лимонном кимоно;Он с ней сначала заодно,И вдруг – кинжал, в глазах темно,И расплывается пятно,И багровеет полотно,И все – закончилось кино.А дома снова все одно:Унылых дней веретено –И так до нового кино.

Когда мне было десять лет,Была я тощей, как скелет,Тому причиной стал балет,Который свел меня на нет.Что делать, я дала обет:На завтрак, ужин и обедНе есть ни хлеба, ни котлет,Не кушать щи и винегрет,Не трогать кашу и омлет,И даже яблочный рулетМне, бедной, тоже был во вред.Я стала тонкой, словно плед,Вуалей легче и газет,Я танцевала менуэт,Почти не оставляя след.Меня не отражал паркет,Смотрели сквозь меня на свет,Кончалась жизнь моя. Ну нет!Уж лучше яд и пистолет!Решив почуять жизни цвет,Я свой нарушила обет,Навек оставила балет,И ем теперь, как людоед,Как кашалот, как муравьед,Как бык, как тяжелоатлет…Я вновь люблю весь белый светИ вам открою свой секрет:Хоть у меня таланта нет,Уже полгода я – поэт.

Глупая вобла воображения

– Ну-с, господа хорошие, как поживают ваши стихи, стишки, стишочки, стихрюшки, стихарики?..

– А никак не поживают.

– Не понял.

– Как может поживать то, чего нет?

– Понял. А что же их нет? Некогда писать?

– В основном не о чем.

– Про природу и погоду все уже написано, а про школу неохота.

– Как-то это все не для стихов.

– А что для стихов?

– Если бы знать!

– Уже и стихи были бы в кармане!

– Ведь как у настоящих поэтов?

– Как?

– Раз – и готово! Они всегда знают, о чем…

– А не скажите: у настоящих тоже не вдруг происходит. Вспомните Маяковского:

А оказывается –прежде, чем начнет петься,долго ходят, размозолев от брожения,и тихо барахтается в тине сердцаглупая вобла воображения.

– Вот и у нас барахтается.

– И тоже – глупая.

– Была бы умная, уже и стихи были бы…

– В кармане. Понятно. А если мы на эту глупую воблу приманку отыщем? Да и вытащим ее на поверхность, чтобы зря не барахталась.

– Хорошо бы. А как это сделать?

– А очень просто. Предлагаются два начала. Первое:

Как благороден тот,Кто не скажет при блеске молнии:– Вот она, наша жизнь!

– Но это же вполне законченный стих!

– Правильно. Это и есть стих – хокку японского классика Басё. А вы попробуйте использовать его как начало нового стихотворения. Вдруг ваша глупая рыбка наконец клюнет?

– А второе начало?

– А второе – две довольно бессмысленные, однако весьми кокетливые строчки:

Музыка стала нашим проклятьем,Юность – судьбою.

Им тоже придумайте продолжение. Может, тогда строчки эти приобретут смысл или хотя бы выглядеть будут более естественно. Задача понятна?

– В общем и целом…

– Тогда действуйте!

– А спросить можно?

– Но только чтобы это был последний вопрос.

– А как же вобла может барахтаться? Ведь она же вяленая?

– У настоящего поэта и мороженая рыба забарахтается. И даже ископаемая.

– Вот теперь понятно.

1. Как благороден тот,Кто не скажет при блеске молнии:– Вот она, наша жизнь!Но, скромно промолчав,Подумает про себя:«Вот она, моя смерть».

2. Как благороден тот,Кто не скажет при блеске молнии:– Вот она, наша жизнь!Вроде звезды летучей.Значит, и я – человекПод нависающей тучей.Знают мои объятьяБудущее других…Клетка любимого платья –Несостоявшийся стих.

3. Как благороден тот,Кто не скажет при блеске молнии:– Вот она, наша жизнь!Как благороден тот,Кто промолчит, когда ему скажут:– Она тебя любит.Как благороден тот,Кто заплачет, когда ему скажут:– Твой враг умер.И самое замечательное,Что таких людей на земле немало.Как благороден тот,Кто согласится со мной.

4. Как благороден тот,Кто не скажет при блеске молнии:– Вот она, наша жизнь!Кто не станет читатьЛюбовных посланий монахини к Богу,Кто никогда не поцарапаетЖелтой соломинкойКожи умершего пруда,И не проснется средь ночи,Чтобы мой сон подсмотреть.

1. Музыка стала нашим проклятьем,Юность – судьбою.Гласность стала нашей стихией,Истина – роком.А мы не изменилисьИ ничего не можемСделать с жизнью,Потому что каждый из насВсего лишь иголкаВ муравейнике мироздания.

2. Музыка стала нашим проклятьем,Юность – судьбою.Мужчины занимаются зодчеством,А женщины – собою.Подлость стала радостью,Старость – молотьбою.Мужчины занимаются дружбой,А женщины – собою.Злоба стала мудростью,Смерть – бегом или ходьбою.Мужчины занимаются вечностью,А женщины – собою.

3. Музыка стала нашим проклятьем,Юность – судьбою.Мальчик, тонкий и бледный,Глядел воспаленым взором,Как мимо плывет вселенная,Вздрагивая и качаясь.Римляночка в пыльной тогеВ изящном белом веночке,Играла на тусклой лиреИ полупрозрачными пальцамиКасалась бумажных струн.И плакала мисс Вселенная,И устало рыдал Господь.

4. Музыка стала нашим проклятьем,Юность – судьбою,Любовь – неубранной кроватью,И я не хочу быть с тобою.Наше чувство – растаявшее эскимо,Фальшивые слезы в стекле трюмо,Наши чувства – это капуста,Это жухлый кленовый лист,Это заерзанный на танцплощадкеБездарный кривляка-твист.Ненастоящее, глухо-свистящее,Откровенно-пустое, тускло-блестящее –Таково теперь наше чувство.А любить – ведь это Искусство.

И еще одно стихотворение, использующее оба начала и сочиненное Севой Зельченко: