Встречи с искусством - Инна Яковлевна Кошелева Страница 5

— Маленький французский завтрак — кофе в кровать,— ласково шутит и спешит на кухню, бросив по дороге Сашке бумажные салфетки: «Не пачкай книгу».

Сашка длинной рукой цепляет оладьи одну за другой и не спеша отправляет в рот. Читает. Блаженствует.

Часы бьют одиннадцать.

— Мама, «Утренняя почта», включи, пожалуйста!— нежным басом просит Сашка.

Мама включает телевизор. Сашка ест оладьи, читает детектив, слушает Аллу Пугачеву. Вот это и есть «кайф»...

Если бы... Если бы одна мысль не отравляла Сашке жизнь. Вот-вот придет с воскресника отец — у него на заводе сегодня уборка территории. Это недолго и, значит, все скоро кончится. Отец всегда находит ему, Сашке, бессмысленные дела: «Сходи в магазин за хлебом», «Давай вынесем на снег и почистим ковер», «Прибей полочку в коридоре». Лучше встретить отца в «форме», и Сашка медленно, лениво сползает с дивана — удовольствие все равно не полное...

Но в будние дни, когда вся вторая, послешкольная половина дня в его, Сашкином, распоряжении, он отдает ее наслаждению. Книга, конфета, телек — жаль только передачи в эту пору скучные, детские или учебные. Всякие там «Учение с увлечением», «Русский язык» — словом то, о чем бы он с удовольствием забыл на время.

Вечером при отце и матери Сашка пытается повторять математику — скоро выпускные экзамены, и он демонстративно старается. Но ему невыносимо, просто невыносимо скучно. И непонятно. Раньше он так быстро все схватывал, а теперь...

— Что за учебник,— ворчит он,— нудный какой-то, нудный.

Отец — насмешник:

— Да,— говорит он,— то ли дело детектив. Не ты мыслишь, а он сам тебя ведет, словно за руку. Сначала шпион предполагает, после собака-сыщик, овчарка, подтверждает. Все просто. Пушкина-то еще можешь читать? Или тоже трудно?

Пушкина-то Сашка может. Его он любит. У Сашки вообще вкус к поэзии:

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой...

Все это ласкает и слух, и глаз, и даже какими-то неведомыми путями, кажется, и вкус тоже. В ответ на папины нападки Сашка читает целые главы «Евгения Онегина», куски из «Медного всадника» наизусть — память у Сашки великолепная, и то, что ему понравилось, запоминается сходу. Саша добился своего: мама смотрит на папу с выражением: «Вот видишь, а ты говорил. Да наш Саша...»

Но Саша не говорит маме, что Салтыкова-Щедрина ему читать трудно. Все эти мужики и генералы, «органчики» и глуповцы, которых надо связывать с исторической обстановкой, требуют напряжения мысли. Да и Чернышевский, ну что это Вере Павловне понадобилось видеть так много снов, столь далеких от простой и понятной жизни?

И Саша в глубине души понимает, что отец прав, говоря о нем: «Он разучился делать умственные усилия».

После этой фразы отец обычно распаляется:

— Лень ума — самое страшное. Эти тройки в школе, не требующие никакого труда... Представляешь, я начинаю относиться к своей работе спустя рукава. Мне, скажем, не хочется разбираться в чертежах, и я прочитываю их кое-как, начинаю гнать детали приблизительно, запарываю их только потому, что копаться было лень. А уж то, что не касается меня близко, мне вообще до лампочки. Что произойдет? Техника на заводе не обновляется, а мне, скажем, все равно. Кто я? Да просто безнравственный, равнодушный человек. Лень мысли — прямая тропка к безнравственности, поверь мне.

Мама смеется:

— Ты усложняешь. Он добрый? Добрый. Что еще надо? Книги читает? Читает. И много. Значит, не дурак,— и она гладит Сашу по жестким волосам.

Папа снова нападает:

— Да он читает как не читает. Смотрит как не смотрит. Что он видит-то? Недавно по телевидению смотрели с ним фильм «Когда деревья были большими». Драма. Об одиноком, опустившемся человеке, который хочет подняться, а обстоятельства не пускают. О том, что мало еще порой в жизни любви, доверия, ласки, добра, и о том же избытке их в каждом из нас. И как, как Никулин играл! И что ты думаешь, наш сынок это понял? Нет, он смотрел это все между делом. Что-то жевал, уходил на кухню, приходил. Поверь мне, сердце у него уже покрылось жирком.

Мама отвечает, что телевизор многие смотрят потребительски. Уж так сложилось. И обещает:

— Вот скоро мы с Санечкой пойдем в театр, на «Брата Алешу». Достоевский на Бронной. Вот и посмотрим, останется ли он равнодушным.

Они идут в театр. Уже в первом действии Сашка чувствует: накал страстей слишком силен для него. Так силен, что вызывает желание защититься. Страдает отец Илюши от унижения, страдает сам Илюша. Илюша умирает. Цепь этих страданий развивается, усложняется, все это мало похоже на обычное существование, ритм эмоций нагнетается...

Мама плачет. Саше стыдно, но больше всего на свете ему хочется вытянуть ноги, а еще уйти из зала, где так много и на таком накале страдают. Ему неловко за маму — она всхлипывает громко, справа тоже кто-то шуршит носовым платком.

Вдруг папа прав? Вдруг он и впрямь бесчувственное существо? Саша пытается «включиться» в спектакль, но ему это не удается.

После спектакля он не смотрит маме в глаза.

Она понимает — не понравилось, чувствует какую-то заминку, видит стремление Сашки сесть в ближайший троллейбус и очутиться в уюте, в спокойном тепле.

— Ему бы и впрямь искусство с доставкой на дом,— вздыхает она дома.— И посыпанное сахаром. Но спектакль — не кусок торта.

Саша слышит ночью, как на кухне мать и отец говорят о нем.

— Вот пройдет год-другой и он «проснется»,— отца и себя самою убеждает мама.— Влюбится, появится у него девочка...

— А вдруг не проснется?— горько спрашивает отец.— Вдруг мы что-то упустили совсем? Это очень серьезно.

— Спать,— думает Саша.— Завтра рано вставать.

Саша сладко спит, а родители на кухне долго и взволнованно обсуждают, что же случилось...

— Знаешь, по-моему ты виновата,— грустно говорит отец.— Не хорошо в этой ситуации винить другого, но сколько же раз я тебя просил: меньше прыгай вокруг него. «Сашенька, ты поел?», «Сашенька, почему у тебя грязный носовой платок?» Голодный бы он не ходил и платок бы сменил сам. И других понимал бы при этом лучше, о