Ольга Хухлаева - Тропинка к своему Я. Уроки психологии в средней школе (5–6 классы) Страница 7

«Она (мама) мной вообще не интересуется. Такое впечатление, что ей вообще все равно, что у меня в жизни происходит. А если приду поздно – скандал на всю ночь обеспечен. А так она у меня ничего ни о чем не спрашивает. Интересуется только учебой. Вот здесь – да. Все до запятой выспросит. А про что-нибудь другое спросить – никогда в жизни».

Вместо того чтобы оказывать подростку эмоциональную поддержку, родители чаще всего, следуя стереотипам общественного сознания или опыту собственного семейного воспитания, совершают попытки изменить его в соответствии со своим эталоном. Следствие этого – затруднение формирования Я подростка, конфликты в семье.

В качестве иллюстрации приведем результаты, полученные студентами 3 курса МПГУ в процессе изучения ими возрастной психологии. Им предлагалось провести беседу с любым подростком так, чтобы выйти на формулирование его основных жизненных трудностей. Оказалось, что более 80 % подростков главные свои сложности видят в отношениях с родителями, жалуются на конфликты и непонимание в семье.

«Когда у меня плохое настроение, я всегда плачу. Но я не могу, не должна плакать, потому что мама говорит, что я должна быть сильной. Мама никогда меня не понимала. Она меня во многом ограничивает, постоянно оберегает. Надоело! Я хочу уйти из дома. Уйду к подруге. Они меня не любят. Я им не нужна. Они всегда на меня кричат, не хотят выслушать. А я так хотела бы, чтобы они стали меня уважать, считаться со мной».

«Сейчас вообще-то я наказана, так как мой папа, как всегда, пытается заняться моим воспитанием. Два дня назад пришел с работы на два часа раньше. Я не успела смыть косметику. Ну, он и отправил меня умываться, крича на весь дом, что я похожа на девушку с Тверской. Надеюсь, что скоро я стану взрослой, и родители перестанут мной помыкать».

«Мне неприятно выслушивать очередные обвинения в том, что я бездельница, недостаточно времени уделяю урокам и т. п. Я-то знаю, что это неправда. Иногда мне кажется, что они ведут себя так, как будто я им не родная».

«Вообще-то дома я редко появляюсь. Чё с родаками сидеть? У меня друзей полно. А что они думают по этому поводу, мне все равно. Они из меня идеальную дочь пытаются сделать. Я должна учиться, учиться и еще раз учиться. А мнения у меня своего нет и быть не может – мала еще. Родители всегда правы. Потому что хотят добра. А я еще в жизни ничего не знаю, ничего не видела. Когда я пытаюсь сказать, что я уже взрослая и могу поступать по-своему, мне в ответ раздается тирада типа: “Пока ты живешь в нашем доме, ешь и пьешь за наш счет, будь добра следовать нашим требованиям”. Я так жду своего восемнадцатилетия, чтобы наконец свалить от них куда подальше и видеть только по праздникам».

Мы обсуждали проблему общения между подростками и родителями, рассматривая ее с позиции создания оптимальных условий для развития детей. Это двусторонний процесс, и нельзя забывать об объективных трудностях, стоящих перед родителями.

Первое – это возможное возникновение у родителей не всегда осознанного страха перед различными аспектами подростковой субкультуры: лексикой, модой, музыкой и т. п. Появление в жизненном пространстве взрослых нового – слов, одежды, песен – ярко свидетельствует об их старении и как бы символизирует конечность их жизни. Поэтому чувствующие себя не реализованными в семейном или профессиональном плане родители будут испытывать тревогу при всяком соприкосновении с элементами жизни нового поколения.

«Их музыка – полная чушь. Как можно одни стуки слушать? И слов не слышно. Вот у нас песни были другие: хорошие и добрые».

«Не знаю, но мне почему-то жаль, что не вернуть того розовощекого мальчугана, который гонял на велосипеде по двору. В последнее время чувствую, что старею рядом с ним, так как он такой молодой, у него увлечения, которых я не понимаю. Но я рада, что он растет порядочным молодым человеком. Мы все-таки воспитали в нем чувство ответственности за свои поступки, порядочность и нравственные начала».

Второе – это возможность актуализации чувства сексуальной неполноценности родителей в случае нереализованности их в сексуальной сфере. Внешне это будет проявляться в резких агрессивных реакциях при всяком соприкосновении с проявлениями подростковой сексуальности.

«Ужас какой, как-то пришла домой пораньше, а там моя Ленка с парнем целуется. Ну, я их обоих из дома вышвырнула. Как я могу терпеть в собственном доме такой разврат?! Мы такими не были. Мы, даже когда спектакли в школе ставили, через платочек целовались. Все было как-то целомудренно, а теперь кругом разврат».

Третье – это приближение кризиса «середины жизни», сопровождающееся депрессивными настроениями. Родители, переживающие его особо остро, с трудом могут оказывать эмоциональную поддержку детям, переживающим собственный кризис. Более того, поскольку наличие кризиса у себя многие родители склонны отвергать, то они будут проецировать его на подростка, приписывая ему причины своего депрессивного настроения. Имеется в виду, что происходит своеобразное перекладывание на подростка ответственности за собственные эмоциональные трудности.

«Устала, ничего не радует. Как вол работаю. А от него (сына) никакой благодарности. Не понимает, с каким трудом я его поднимаю. Из-за него из сил выбиваюсь».

Четвертое – возможность переноса на ребенка нарушенных отношений с партнером противоположного пола. Чаще это случается, если подросток напоминает его внешне или какими-либо чертами характера.

«Мама ругает меня постоянно, даже если я не виновата, а моих старших сестер – никогда. Мне кажется, что она меня не любит. Почему? Потому что я похожа на папу. Вот старшая, Настя, похожа и на маму, и на папу. Но больше всего она любит среднюю, Сашку. Она похожа на маму. А я всегда напоминаю ей папу. Как будто она меня винит в том, что его нет с нами».

Необходимо остановиться также на следующем возможном явлении. Это появление у родителей чувства гнева в отношении своего ребенка. Точнее говорить не о его первичном возникновении, а о выходе на поверхность и некотором осознании. Это вызвано, с одной стороны, тем, что у нас в культуре чувствовать гнев в отношении маленького ребенка считается постыдным, а в отношении взрослого – обычным. С другой стороны, став взрослым, ребенок перестает умилять и радовать своей «маленькостью». Имеется в виду то, что во внешности подростка пропадают «детские» черты, которые инстинктивно притягивают к себе взрослых. Действительно, чем меньше ребенок, тем больше он привлекает и умиляет окружающих. Это используют художники, разрабатывающие детские игрушки. У подростка последние внешние проявления детскости сходят на нет.

Однако не всегда осознанное чувство гнева, появившееся у родителей, может вызвать их эмоциональное отстранение от своего ребенка. Иногда это приводит и к отчуждению подростка от родителей.

«Они оставляют мои проблемы только мне. Однажды я подслушала разговор своей матери с подругой по телефону… Она (мать) сказала, что я для нее обуза. В этот момент я хотела умереть, но об услышанном ей не рассказала».

Таким образом, психологу, работающему с проблемами нарушения взаимоотношений между подростками и родителями, необходимо держать в поле зрения трудности обеих сторон. Понимать, что родители не просто не хотят действовать адекватно ситуации, но чаще всего не могут этого сделать.

Итак, если существует такое огромное количество трудностей в общении между подростками и родителями, то какое общение между ними можно считать оптимальным, и возможно ли оно вообще?

Как нам представляется, оптимальным нельзя считать общение без конфликтов. Наоборот, оно будет свидетельствовать о задержке процесса отделения подростка от семьи. Оптимальным является общение кризисное, если понимать кризис как дуальное явление, представляющее, с одной стороны, опасность, трудность движения и развития, а с другой – пробуждение новых возможностей, раскрытие новых внутренних измерений. Однако если рассматривать общение подростка с родителями как кризисное, то необходимо ожидать отражения в нем первого этапа любого кризиса – периода разрушения. В это время происходит ломка привычных стереотипов общения, его форм, его содержания. Казалось бы, понятно, что никакое подлинное созидание невозможно без разрушения старого, без символической смерти прошлого опыта. Но старое, хотя и не приносящее удовлетворения сегодня, часто кажется надежнее и безопаснее нового. Кроме того, в отличие от древних культур современное общество построено на отрицании смерти, то есть о ней не принято думать, говорить, помнить. Человек живет так, как будто он убежден в своем бессмертии. Но когда происходит ломка, отмирание некоторых естественных способов видения мира, познания самих себя и отношения к окружающему – это порой весьма схоже со смертью.