Коллектив авторов - «Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России Страница 8

Винников А. Я. (1998). Цена свободы. СПб.: Библиополис.

Галич А. А. (1968). О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира [http://www.bards.ru/archives/part.php?id=4071].

Ким Ю. Ч. (1988) Московские кухни [http://www.bards.ru/archives/part.php?id=19148].

Клемперер В. (1998). LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога. М.: Прогресс-Традиция (сокращенный перевод немецкого издания: Klemperer V. LTI. Notizbuch eines Philologen. Berlin: Aufbau Verlag, 1947).

Левин Ю. И. (1994.) Истина в дискурсе // Семиотика и информатика. Вып. 34. C. 124–164.

Маколи М. (2010). Говорить и действовать: политический дискурс в России (1989–1992) // Разномыслие в СССР (1945–2008). СПб.: Изд-во Европейского университета. С. 260–296.

Программа (2014). Программа дисциплины «Теория и практика аргументации» / Сост. М. Б. Казанский. (Приволжский) федеральный университет. Отделение философии и религиоведения. Казань [http://kpfu.ru/pdf/portal/oop/48406.pdf].

Рис Н. (2005). Русские разговоры. Культура и речевая повседневность эпохи перестройки. М.: НЛО.

Шлинк Б. (2010). Возвращение. М.: Азбука-классика.

Шукшин В. М. (1973). Срезал (рассказ) [http://lib.ru/SHUKSHIN/srezal.txt].

Юрчак А. (2014). Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение. М.: НЛО.

Biber D. (1994). An Analytical Framework for Register Studies // Sociolinguistic Perspectives on Register / Douglas Biber, Edward Finegan (eds.). New York; Oxford: Oxford University Press. P. 31–56.

Congressional Debate n.d.: Congressional Debate // Wikipedia: The Free Encyclopedia [https://en.wikipedia.org/wiki/Congressional_Debate].

Connors R. (1981). The Rise and Fall of the Modes of Discourse // College Composition and Communication. Vol. 32. № 4 (Dec.). P. 444–455.

Dictionary n.d.: Dictionary.com [http://www.dictionary.com/browse/filibuster].

Farrell J. (n.d). Learning to Debate. A Guide for Primary School Students [http://munga2012.wikispaces.com/file/view/primary_debating_guide.doc].

Greenwell H. et al. (2001). Greenwell H., Driscoll R., Byrne E., Moss M. Tips for Debaters April 2001 [http://www.actdu.org.au/docs/tips_for_debaters.html].

Hartley W. H. (2005). Holt American Civics: Annotated Teacher’s Edition. New York: Holt, Rinehart and Winston.

Hudson R. A. (1990). Sociolinguistics. Cambridge: Cambridge University Press.

Hymes D. (1962). The Ethnography of Speaking // T. Gladwin, W. C. Sturtevant (eds.). Anthropology and Human Behavior. Washington, DC: Anthropology Society of Washington. Р. 13–53.

Leuser D. M. (2003). Classroom Debates. Plymouth: Plymouth State University.

Nixon – Khrushchev (1959a). The Kitchen Debate (Nixon and Khrushchev, 1959). Part I of II [http://www.youtube.com/watch?v=D7HqOrAakco].

Nixon – Khrushchev (1959b). The Kitchen Debate: An Exploration into Cold War Ideologies and Propaganda [http://www3.sympatico.ca/robsab/debate.html].

Orwell (1949). Nineteen Eighty Four. A Novel. London: Secker & Warburg.

Seriot P. (1985). Analyse du discours politique sovietique. Paris: Institut d’etudes slaves.

Tannen D. (1982). Ethnic Style in Male-Female Conversation // Language and Social Identity / Ed. by John Gumperz. Cambridge: Cambridge University Press.

Thom F. (1989). Newspeak: The Language of Soviet Communism (La langue de bois). London; Lexington: The Claridge Press.

Young J. W. (1991). Totalitarian Language: Orwell’s Newspeak and Its Nazi and Communist Antecedents. University of Virginia Press.

Глава 2. «Много спирашася, не обретоша истинны», или Поэтика коммуникации власти и общества в России древней и новой[12]

Дмитрий Калугин

В последнее время, после присоединения к России Крыма, начала антироссийских санкций и усиления имперской риторики в связи с ситуацией в Украине, произошла радикализация конфликта между различными сегментами российского общества, что не могло не вылиться в напряженные дискуссии между людьми, исповедующими диаметрально противоположные взгляды. При этом все более очевидным становится тот факт, что достижение компромисса невозможно и споры ни к чему не ведут: по сути дела, они превратились во взаимные обвинения, попытки оскорбить оппонента и заодно продемонстрировать его неблагонадежность. Все это делает актуальным не только исследование публичной коммуникации, но и анализ механизмов обсуждения политических вопросов или, иными словами, характера дискурсивных форм политического участия.

Уже общим местом стали указания на дефицит в России навыков обсуждения политических проблем, который имеет исторически обусловленный характер, – см., например, конференционный сборник [Разномыслие 2010]. Постоянно констатируемая неспособность вести диалог создает ощущение, что основной причиной этого и является отсутствие «публичного языка», неумение спорить и приходить к согласию. При этом нельзя отрицать того, что люди могут успешно взаимодействовать в остальных случаях, демонстрируя не только навыки ведения дискуссии, но и возможность признать правоту другого, если его аргументы окажутся убедительными. Почему же сплошь и рядом, как только начинается публичный спор о государственной политике, вместо конструктивного обсуждения и цивилизованной дискуссии речь оппонента дискредитируется, уподобляясь «воплям», «крику» или «вою»[13], что автоматически блокирует саму возможность диалога? И дело здесь не только в непреодолимых противоречиях между «либералами» и «консерваторами», «патриотами» и «пятой колонной». В данном случае мы сталкиваемся с определяющими моментами русской публичности, которая с самого момента своего появления в начале XVIII века, с одной стороны, является пространством общения людей, а с другой – стремится к деполитизации языка, отказываясь признать в высказывании форму политического участия. И в силу того, что «слово» и «дело» оказываются отделены друг от друга, продолжает сохранять актуальность общественный договор между властью и обществом, в соответствии с которым одни наделяются правом «действовать», а другие – «говорить».

Основной тезис этой статьи состоит в том, что в проекте «публичности», подразумевающем начиная с момента ее появления в Петровскую эпоху внедрение «европеизированных» форм взаимодействия и нового типа политического общения[14], кроется важное противоречие между изначальным, исторически и культурно обусловленным монологизмом российской власти и ее модернизационными устремлениями. Создавая сферу публичной коммуникации, то есть демонстрируя свое желание вступить в диалог, – Российское государство каждый раз предлагает такие модели, которые либо не могут быть реализованы вообще, либо могут быть реализованы не в полной мере. Воплощая свои представления о том, каким должно быть общество, как оно должно пользоваться языком и предоставленной ему свободой выражать собственное мнение, власть неспособна зайти настолько далеко, чтобы полностью утратить свои патерналистские устремления и превратиться в партнера, собеседника, одного из участников спора. И в этом случае нарушение «хрупкого равновесия» между властью и обществом есть не что иное, как такое переформатирование пространства коммуникации, в котором делигитимируется сам принцип диалогизма.

Одним из основных модусов существования общества и, соответственно, публичной сферы является спор, столкновение противоположных мнений [Habermas 1989][15]. Недавние социологические опросы ФОМ показали, что россияне с недоверием относятся к разного рода спорам и дискуссиям [Корсунов 2014][16]. Это имеет свои основания, поэтому здесь уместен экскурс в историю культуры и языка: он мог бы прояснить как особенности самой практики спора в русском контексте, так и специфический характер тех форм, которые она приняла в современную эпоху.

Древнерусское слово «съпоръ», а также семантически смежные понятия (например, «пьрѣние», «<сопротивоборныя> бесѣды» и т. д.) имеют два основных значения, одно из которых – «несогласие, высказывание противоположных мнений», а другое – «судебная тяжба» (состязание, ссора, распря)[17]. В целом сама ситуация спора мыслится как негативное проявление человеческой природы, и древнерусская дидактическая литература настаивала на необходимости демонстрировать смирение, обуздывать гнев, проявлять терпение, а также предписывала избегать словесной конфронтации. В «Изборнике 1076 года» можно найти рекомендации, согласно которым человеку следует «не скоро въ смѣхъ въпадати, соромяживу быти, долу очи имѣти, а не горѣ, не противу отъвѣщавати» [БЛДР 1999a: 470][18].

Как правило, споры бесполезны, не приводят ни к какому результату. В «Повести временных лет» новгородцы отказываются признать Святополка или сына его своим князем: «Святополкъ же многу имѣ прю с ними, онѣмь же не восхотившимъ, поемьше Мьстислава, поидоша Новугороду» [БЛДР 1997: 289][19]. Львовский летописный свод 80-х годов XV века сообщает о споре, возникшем при отправлении церковных обрядов, участники которого «много спирашася, не обретоша истинны» [БЛДР 1999b: 430][20]. Можно привести немало и других примеров в том же роде, но очевидно, что спор ставится в один ряд с такими практиками, как ссора, разлад, где проявляются отрицательные качества человека – гордость, заносчивость, честолюбие, которые надлежит смирять скромностью и аскезой. Такой христианизирующий взгляд, в соответствии с которым любые вербальные формы взаимодействия, за исключением внутреннего диалога с богом посредством молитвы, – это проявления человеческой слабости и привязанности к миру, препятствует развитию коммуникации и делает невозможным институционализацию спора в виде диспутов и публичных прений.

За всем этим стоит принципиальная установка на единство истины, которая дана человеку изначально и не может родиться в результате его усилий или сомнений. Рассуждая об этой особенности средневекового сознания, Д. С. Лихачев пишет: