Андрей Теслинов - Концептуальное проектирование сложных решений Страница 8

Не уверен, что Вам понравятся мои ответы на эти вопросы, но в контексте нашего разговора они точны: (1) серьезный балласт в период организационных перемен; (2) человек, обладающий властью не подписывать что-либо (согласен с Т. Питерсом); (3) всемирная сеть теплых туалетов; (4) получение удовольствия от трусости (по Гюго); (5) бессилие в ситуации, когда что-то пошло не так; (6) управленческий соблазн. Вы станете опровергать эти определения?

Всякий может усмотреть здесь красоту в легкости, с которой мышление может отказываться от любого полюбившегося взгляда на «вещи».

Четвертое – вслед за проникновением в существо событий и явлений, вслед за изменением наших исследовательских намерений изменяется и предмет нашего мышления. Ради сохранения чистоты мыслительных процедур необходимо помнить об этом эффекте – об эффекте «дрейфа предмета мышления» по мере уточнения и корректировки исследовательской задачи. Моменты, когда в исследовании «народ становится толпой», или когда поощрение начинает выступать в роли наказания, или когда поиск смысла подменяется соблюдением строгости правил поиска – все эти и подобные моменты концептуалист не должен упускать из виду, сдерживая не только своих «коней» – исследовательские интуиции, но и их наездников – свои намерения, перепроверяя себя по ходу мыслительного акта, как бы спрашивая: я по-прежнему думаю о том же самом, о чем начинал, или пора объявить о новом предмете? Вы не находите красоты в этих метаморфозах? А в способности замечать их?

Пятое – как объектами мышления может быть все, так и данностью может быть все. Идеи – тоже данность. Представления, психические образы – тоже данность! Одна данность от другой отличается не только содержанием. Но они различаются и формами, в которых, собственно, и даны нам. В концептуальной практике говорят о различных формах задания предметов и предметной области (ФЗПО), с которой работает концептуалист. Можно говорить о том, что это некие особенные упаковки еще расплывчатых содержаний предметов мышления. Классификация всех таких форм задания предметной области, наверное, интересна, но не очень конструктивна. Однако с каждой формой могут быть связаны особенные линии концептуализации смыслов. По мере сил испытаем наиболее яркие из них.

Так, например, материальный мир может «даваться» нам в форме наблюдаемых вещей, или в форме показаний приборов, или в форме ощущений, или как-то иначе. Наверное, мир идей дается в форме образов, представлений, терминов и др. Мир социальный – в форме переживаний, служебных записок, обыденных рассказов, интервью и пр. Мир знаков – это тексты. Когда мы видим человека с пустым ведром, то это знак, выступающий в виде текста примерно такого содержания: «Готовься, могут быть неприятности!» Если человек купается в реке после Ильина дня (20 июля), стало быть, текст такой: «Вряд ли это человек порядочный». А уж если кто купается после Ивана постного (29 августа), то и вовсе так: «Это непременно грешник и сорванец!»

Поучительный и забавный пример предметной области на протяжении нескольких занятий разбирал наставник многих концептуалистов Виктор Солнцев. Предметная область была такова: «Зять идет к теще на блины». Одна строчка – такова форма задания предметной области. И здесь нужен особенный дар и особенные техники, чтобы по одной строчке развернуть и концептуально сконструировать мир, который так скупо, но весьма содержательно представляется нам в русских приговорках.

Посмею предположить, что первый шаг концептуального акта, шаг «встречи» с данностью состоится для Вас теперь чуть надежнее и увлекательнее прежнего. Теперь можно говорить о втором.

А что надо для решений?

Все, что не зависит от выбора, не является злом и не должно волновать ясность души.

Пьер Адо [23]

Согласитесь: «Ничто так не радует сочинителя, как новые прочтения, о которых он не думал и которые возникают у читателя… Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен был писать роман, который по определению – машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие. Заглавие, к сожалению, – уже ключ к интерпретации… Название должно запутывать мысли, а не дисциплинировать их… Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста» [24] .

Это говорит Умберто Эко – высокий мастер художественного слова, всемирно известный автор многослойного в смысловом отношении романа «Имя розы», ставшего бестселлером благодаря осознанному, изысканному решению относительно способа построения текста. И в этом его утверждении стоит существо гуманитарной культуры – «текст, который перед нами, у каждого из нас должен порождать собственные смыслы».

Прямо противоположную работу совершает концептуальное мышление в своей активной фазе – оно пытается конструктивно истолковать тот единственный смысл, который мы находим в выбранной нами данности.

Ожидаю возмущение – «единственный смысл»… возможно ли такое? В практике концептуального проектирования решений дело обстоит именно так. Ведь там, на выходе из концептуального лабиринта сложностей, неопределенностей, двусмысленностей реальности, нас ожидают с решениями, а не с новыми вопросами и прочтениями ситуаций. Это означает, что из всего разнообразия смыслов, которыми, и вправду, можно наслаждаться и расширять границы собственного мира, нам все же предстоит выбрать один. Для решений нам надо научиться отказываться от игры смыслов. Но при этом можно находить удовольствие совсем в другой игре…

Играть не в смыслы, а в контексты

Любая данность, понимаемая нами теперь как «треугольник», – весьма неуклюжая конструкция для последующей мыслительной работы. Все, что от нее необходимо, это предмет (предметная область). Именно он является рабочим материалом для мышления после его извлечения из «треугольника».

Двигаясь к конструктивному пониманию ситуаций, по отношению к этому рабочему материалу мы задаем ряд вопросов. Например, в чем его существо? что в нем главное, а чем можно пренебречь? каким должен быть уровень глубины проникновения в него? каким должен быть уровень конкретности наших представлений о нем? и другие, что требуются для концептуальной работы. Подобные вопросы можно свести к одному – как мы будем это понимать? Или иначе, в более емком значении – каков его смысл?

В этом поиске состоит суть истолкования – усмотрение и прояснение смысла выбранной предметной области. Разумеется, где речь идет об отыскании смысла, там речь идет о понимании и, следовательно, об интерпретации… в смысле П. Рикёра: «Интерпретация – это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значений, стоящих за буквальным значением» [25] .

Заметим, что здесь говорится об уровнях (!) значений. Действительно, если, например, попытаться раскрыть смыслы предмета, который уже возникал у нас – «чай как эстетика», то наверняка их появится множество. Но в актах концептуального мышления мы всегда говорим о единственном смысле. Что же дает нам основание настаивать на этом? Простой ответ таков – стремление к конструктивности, и больше ничего.

Это надо понимать так: вместо полифонии значений ищется точный и уместный смысл; вместо ускользающего горизонта смыслов – твердо очерченная граница; вместо сладкого для наивной философии многоголосья толкований – строгий концепт; вместо размытого в слабосвязанных суждениях облика так или иначе понимаемого предмета – строгая теория со счетным количеством следствий. Иными словами, мы должны остановить игру смыслов, чтобы двигаться к каким-то решениям, а не просто наслаждаться смысловым разнообразием. И все это не ради математической красоты и эстетики аксиоматического метода, а ради глубокого погружения в данность.

Обратимся еще раз к чайной истории. Оказывается, она вполне отчетливо разделяется на три эпохи: чайная эпоха китайской династии Тан (618–907) – эпоха «вываренного чая» (контекст 1); чайная эпоха династии Сунн (960-1279) – эпоха «взбитого чая» (контекст 2); чайная эпоха династии Мин (1386–1644) – эпоха «крепкого чая» (контекст 3). Согласитесь, что для этих различных контекстов смысл предмета «чай как эстетика» непременно различен. Как пишет Окакура: «Если бы мы могли перенести классическую терминологию, которая во все времена присутствовала в искусстве, мы могли бы соответственно охарактеризовать эти три типа напитка как классический, романтический и натуралистический» [26] .Соответственно и чайная красота в эти периоды должна была иметь и имела разные смыслы.