Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее Страница 18

Подобные истории, а отнюдь не безобидные сказочки, в которых страсть «проявляется в благосклонности и милой любезности», вскармливали детские души на протяжении столетий во многих странах.

В этой главе мы сосредоточимся на образе смерти в детских фантазиях. Конечно, нам не на чем было бы сосредоточиваться, если бы дети спонтанно не думали и не говорили о смерти. (Разве что мы бы сами попытались открыть тему.) Но беспокоиться не стоит: исследователи, изучавшие в женевском проекте [145] эмоциональные проблемы нарушенных детей, были изумлены тем, насколько часто в завершениях историй детьми фигурирует смерть, притом что она никак не упоминается в начальных фразах.

Прежде всего нам нужно выяснить, можно ли сказать то же самое об английских детях. Если предложить группе английских детей, диагностированных как эмоционально нарушенные или не имеющих такого диагноза, женевскую методику завершения историй на английском языке, – окажется ли смерть частым персонажем также и их рассказов? Упомянутый тест представлен ниже.

Методика завершения историй

1. Мальчик (маленький мальчик, девочка, маленькая девочка) пришел в школу; когда наступила перемена, он не пошел играть с другими детьми, а остался один сидеть в углу. Почему?

2. Мальчик ссорился со своим братом (сестрой, другом); их (его) мама пришла к ним и… Что произошло дальше?

3. Мальчик обедал с мамой и папой. Папа очень рассердился, потому что… Почему?

4. Однажды папа и мама были недовольны друг другом и ссорились. Причина была…

5. Однажды в воскресенье мальчик (или они все) вышел из дома развлечься вместе со своими (их) папой и мамой; когда они вечером вернулись домой, мама была очень печальна. Почему?

6. У мальчика был друг, которого он очень любил; однажды этот друг пришел к нему и сказал: «Пойдем со мной, и я скажу тебе секрет и покажу тебе кое-что, но ты не должен никому об этом говорить!» Что он ему показал? Что он сказал?

7а. Когда мальчик лег спать вечером, о чем он думал?

7б. Однажды вечером, когда он ложился спать, он плакал; он был очень несчастен. Почему?

8а. Потом он лег спать, и что ему снилось?

8б. Он вновь проснулся, в середине ночи, и был очень испуган. Почему?

9. Потом он снова заснул, и на этот раз ему приснился прекрасный сон. К нему пришла волшебница и сказала: «Я могу исполнить любое твое желание; скажи мне, чего ты хочешь, потом я коснусь тебя моей волшебной палочкой, и твое желание исполнится. Ты можешь назвать три желания». Чего он пожелал?

10. Потом волшебница сказала: «Ты растешь и превращаешься в большого мальчика; хочешь вырасти и стать взрослым или хотел бы остаться ребенком надолго, может быть, навсегда?» Мальчик ответил… Что он ответил?

11. Потом волшебница дала ему 100.000 фунтов, чтобы он тратил их как хочет. Что он сделал с этими деньгами?

В Англии эту методику выполнило большинство детей, учтенных в таблице 1. Дети, интервьюированные в центрах детского психического здоровья, предположительно соответствовали швейцарской выборке как эмоционально нарушенные. Методика не предлагалась а) детям младше 5 л., если их уровень интеллекта не был выше среднего, б) «домашним» детям.

Последнее обусловлено тем, что для установления необходимого контакта между ребенком и взрослым-интервьюером взрослый исходно не должен ничего знать об окружении и истории ребенка. Прежде чем предъявить методику, исследователь всякий раз неформально беседовал с ребенком, расспрашивая его о составе его семьи и его собственном положении в ней. Ребенок зачастую спонтанно сообщал какие-нибудь дополнительные подробности; если он реагировал на вопрос признаками ухода от контакта, на ответе не настаивали. Если маленький ребенок [146] потерял одного или обоих родителей в результате смерти, развода или разлуки, история 4 опускалась. Методика предъявлялась индивидуально и исключительно устно.

Исходная французская версия в нашем переводе была несколько сокращена. Мы не задавали уточняющие вопросы так свободно, как это делали в Женеве. Тем не менее, оказалось, что сорок пять из девяноста восьми детей в своих завершениях историй упоминали смерть, похороны, убийство или призраков, а если учесть еще непрямые упоминания, такие как «Его задавили» или «Она потеряла одного из своих детей», то доля этих ответов составила 60 процентов. Вполне сопоставимо с 66 процентами для швейцарских детей.

Тут же возникает вопрос: такая величина обусловлена ситуацией тестирования или мыслями детей о смерти в принципе? Первое возможно в том случае, если ситуация тестирования не репрезентативна с точки зрения условий, стимулирующих мысли и поведение ребенка в повседневной жизни, либо если какие-то из начал историй настолько сильно внушают тему смерти, что она обычно присутствует в их завершениях.

Рассмотрим сперва последнюю версию «заданного» окончания, воспользовавшись для примера историей 2. Шестеро из десяти детей нашей выборки завершили эту историю в соответствии с мотивом наказания. Когда в более позднем исследовании модифицированная версия данной методики была предложена мальчикам 11–14 лет, то оказалось, что у всех без исключения немецких мальчиков в окончании истории 2 присутствовала тема наказания, а из английских мальчиков – у 53 процентов [147] . Таким образом, можно сделать вывод, что начало истории 2 располагает к завершению, включающему наказание. Ни одно начало истории не внушает в такой мере тему смерти, как начало истории 2 – тему наказания. С учетом непрямых упоминаний, – для любой истории доля ответов, включающих тему смерти, не превышала одну треть. Большинство рассказов с участием смерти – это завершения историй 5, 7 или 8б, но для каждой истории, начиная с 4-й, нашелся хотя бы один ребенок, завершивший ее с упоминанием о смерти. Ниже в таблице S.C.T. 1 приведены примеры.

Таблица S.C.T. 1: упоминания о смерти в завершениях историй

*Инициал в каждом случае – не первая буква фамилии, а обозначение коэффициента интеллекта, от А (высокий) до Z (низкий). Например, D соответствует IQ 129–131, а V – IQ 71–73

Может ли быть так, что частота упоминаний о смерти в этой ситуации тестирования связана с возбуждением фантазий, не характерных для обычного рода и содержания мыслей ребенка? На этот вопрос можно ответить исходя из того, насколько дети склонны были отождествлять персонажей историй с собой и своими близкими. Сразу же следует отметить, что поскольку сюжеты и предложенное задание заведомо определяли истории как фантастические, ребенок тем самым поощрялся не идентифицироваться полностью, на что дети с готовностью откликались. Так, у Джози I, дважды процитированной в таблице выше, оба родителя живы: она убила отца только в фантазии. Тем не менее, в ответах было много признаков близкой идентификации, примеры которой даны в таблице S.C.T. 2 ниже.

Таблица S.C.T. 2: идентификация субъекта с ребенком – персонажем истории

Идентификация ребенка с персонажем может дать о себе знать и иначе, – признаками внутреннего конфликта по поводу ответа. Так, двое девятилетних мальчиков легко завершали все истории вплоть до 8б. В ответ на 8б один из них некоторое время рассеянно повторял «испуган, испуган», после чего «вписал» свой ответ в серию об охоте за птичьими гнездами [148] ; другой после долгого молчания сказал: «Я не знаю». Маргарет F (7 л. 8 м.) на многие истории реагировала, лишь беззвучно открывая и закрывая рот, но историю 10 завершила следующим образом: «Она хотела вырасти. Чтобы иметь свой дом».

Как отличаются пациенты детских клиник от остальных? Среди них доля тех, кто упоминал о смерти или близких ей темах, была несколько ниже среднего. Статистически это различие не было значимо. Ответы, свидетельствующие о психологическом напряжении и страдании, как у Маргарет F, встречались не только в клинике. Однако некоторые дети из тех, кому была рекомендована психотерапия, отвечали нетипичным для общей выборки образом; в таблице S.C.T. 3 ниже представлены завершения историй, данные детьми, которые, за одним исключением, находились в терапии и не были включены в общую выборку.

*Мать Чарли была хроническим пациентом и содержалась постоянно в психиатрической больнице.

Возникает вопрос: что в целом значит смерть для детей, когда они вводят ее в свои истории, – не обязательно такие глубоко нарушенные дети, как те, чьи фантазии представлены в предыдущей таблице? Начала историй ни в одном случае не говорят о смерти – значит, они предлагают контексты, в которых мысли о смерти могут возникнуть у ребенка спонтанно. Особенно часто это происходило в ответах на 5, 7б и 8б. Ключевыми стимулами могли быть печаль и страх: в первом случае – печаль матери, во втором печаль ребенка, и, наконец, страх ребенка ночью. Когда речь идет о скорби матери, она обычно связывается с потерей ребенка или (реже) отца ребенка; скорбь ребенка ассоциируется с потерей одного или обоих родителей. И в том, и в другом контексте смерть воспринимается как горестная разлука. Если ключом явился страх, то смерть появляется либо в связи с насильственной агрессией из внешнего по отношению к дому источника, либо в призрачной, невнятной форме, указывая тогда на источник внутри дома. В обоих случаях страх, по-видимому, вызывается агрессией, – в первом непосредственно, во втором – собственными агрессивными фантазиями ребенка по отношению к другому человеку. Лили О и Альберт I (таблица S.C.T. 1) воображают смерть как агрессию, с последующим отмщением (Лили) или репарацией, исправлением (Альберт). В этом контексте появляются «призраки» – неясные присутствия, – как, например, в представленных ниже ответах Эдны. (Эта девочка, оба родителя которой были живы, выглядела несчастной, нездоровой, недоедающей.)