Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее Страница 29

Маленькая Ева в «Хижине дяди Тома», маленькая Нелл в «Лавке древностей», Августус и Гарриет из «Растрепы» [214] , а также герои многих стихов Беллока и Грэма – все умерли в детстве. За сентиментальной беллетристикой, за шутливыми, хотя и мрачными предостережениями доброго немецкого врача, за эдвардианской игривостью [215] скрывался факт чрезвычайно высокой детской смертности. Очень многим родителям приходилось пережить смерть своих детей или сиблингов, когда они сами были детьми. Смерть матери при родах также была обычным делом во всех социальных слоях. Для иллюстрации достаточно обратиться к авторам, которых я цитировала: мать Руссо умерла при его рождении; Данте, Паскаль, Вольтер, Вордсворт, Дарвин, Джордж Макдональд и Госсе потеряли матерей до того, как им исполнилось девять лет. Мать Гиббона умерла, когда ему было десять; он был старшим из пяти братьев и сестры, и все они умерли во младенчестве. Ранний биограф выражает мнение своих современников по поводу утраты тех, с кем, если бы они выжили, было бы разделено семейное наследство: «их кончина должна была облегчить обстоятельства жизни нашего автора, и, как нам представляется, он вполне отдает себе отчет в милостях, дарованных ему Провидением» [216] .

В таких условиях дети обычно узнают о смерти из непосредственного опыта в кругу родителей, сиблингов, тетушек, дядюшек и кузенов. Невозможно не отнести этот опыт ко всем людям и к себе в частности. Простая положительная связь между смертью и старостью исключена. В предисловии к своей детской книги Джейнуэй обращается к родителям: «Неужели души ваших детей не имеют Значения?.. Они не слишком малы, чтобы умереть, не слишком малы, чтобы отправиться в ад» [217] . То, что написанные тогда для детей книги подчеркивали непосредственное отношение смерти к самим детям, было в согласии не только с религиозным духом того времени, но и с фактами смертности.

По мере того, как менялась религиозная атмосфера и уменьшалась детская смертность, выпуском детской литературы все больше занимались миряне. Морализирование постепенно исчезало, смерть устранялась с центральной позиции. Безусловно, в волшебных сказках, заимствованных из фольклора и предлагавшихся в качестве детского чтения на протяжении девятнадцатого столетия (которые прежде дети узнавали в непосредственном устном пересказе от родителей или слуг), много говорится об убийствах и смерти. Но в таком контексте это имеет для ребенка отдаленность фантазийных образов, которые подчиняются механизмам фантазии и служат ее задачам. Однако в изложении Андерсена или Лэнга (Lang) даже народные сказки выглядели более приятно, нежели у братьев Гримм, само имя которых [218] могло казаться подходящим для тех, кто предпочитал их стиль и материал.

Религиозным образованием также в большой мере занялись миряне. В Англии Закон об Образовании 1944 г. ввел его в официальную программу государственных школ. Согласно недавним исследованиям, большинство родителей маленьких детей вполне удовлетворены таким положением дел. Но следует отметить, что в обществе, где религиозная толерантность традиционно и конституционально высоко ценится, соединение религиозной свободы и обязательного религиозного образования школьников требует как высокого социального развития, так и немалой щепетильности.

Эта глава посвящена тому, чему и как учили детей по поводу смерти в течение последних столетий в контексте культуры Западной цивилизации. Приводимые в других главах примеры поведения детей, получающих соответствующее обучение, можно рассматривать как дополнительный комментарий, но и здесь будут даны некоторые иллюстрации, непосредственно отсылающие к содержанию обучения. На самом деле такие иллюстрации необходимы, поскольку они показывают: ребенок часто реагирует явно неожиданным для учителя образом. Шарлотта Бронте, вероятно, опиралась на воспоминания собственного детства, когда описывала реакцию мятежной Джейн Эйр, десяти лет, на вопрос, знает ли она о том, что после смерти грешники идут в ад и что ей следует делать, чтобы этого избежать. Джейн ответила: «Я лучше постараюсь быть здоровою и не умереть». [ПИ 33а]. Среди наших собственных записей имеется совершенно независимый пример реакции ребенка меньшего возраста на традиционное обучение:

[ДЗ 36] Ричард (6 л. 6 м.) за ланчем с м. Р.: «Мисс С. [его учительница] говорит, что Бог есть. Но я не верю в это». М.: «Не веришь, Ричард?» Р.: «Нет. Потому что Его никто никогда не видел. Как можно узнать, что Он есть?» М.: «Ты сказал мисс С?» Р.: «Нет. Но я сказал другим детям». (Перерыв в записи, связанный с необходимостью подать еду.) Р.: «Мисс С. говорит, что Бог должен быть. Потому что Он сделал мир. Но я не думаю, что мир был сделан. Я думаю, он просто появился… Может, летчик знает. Ведь Он наверху, в воздухе». М.: «Не думаю, что Он наверху, в воздухе». Р.: «Наверху в небесах, – ведь мы никогда не видели Его на земле, Бога».

Авторы обзора данных по детскому развитию в США, обсуждая крупномасштабное исследование и учебную программу по религиозному образованию, осуществляемые в штате Нью-Йорк, писали:

Как продемонстрировано многочисленными исследованиями, дети, воспитанные с участием традиционных религиозных институтов, обнаруживают не только спутанные, но также абсурдные и бессмысленные представления о Боге, небесах и аде… [Например,] оказалось, что ребенок озадачен тем, как Он (Бог) сделал все из ничего… Попытки преподавать маленьким детям стандартные теологические концепции христианства представляются сомнительными [219] .

Если считать стандартными теологическими концепциями цитаты из американских кальвинистских пророков восемнадцатого и девятнадцатого столетий, это действительно кажется сомнительным, но по другим причинам. Философы говорили о том, что высказывание, истинность которого невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, можно назвать бессмысленным; утверждения о Боге, небесах и аде должны быть отнесены к этой категории, так что высказывания детей на эту тему неизбежно будут бессмысленными. Однако веками подобные высказывания обсуждались взрослыми людьми, которые по меркам их времени считались отнюдь не глупыми; нередко эти люди обвиняли друг друга в спутанности и абсурдности идей. Затруднения детей по поводу теологических вопросов, так же, как их анимистическое мышление, могут быть больше сходны с мыслительными процессами взрослых, чем принято считать. Ребенок, который в результате традиционного обучения начинает задаваться вопросом о «сотворении из ничего», спонтанно ставит перед собой проблему, которая до него беспокоила череду мыслителей от Аристотеля, Эпикура и Филона до Августина, Эригены, Фомы Аквинского, Юма и Спинозы [220] . Эта проблема может помочь ребенку освоиться в сфере философии, а затем привести его к астрономии. Его мышление в этой области достаточно независимо, что заслуживает поощрения, обеспечивая тренировку для будущих научных рассуждений. По нашему мнению, преподавание мисс С. традиционных религиозных концепций Ричарду имело свою ценность, сталкивая его с вечными вопросами, что само по себе является одной из функций образования.

Когда дети родителей-агностиков воспринимают от учителей или слуг традиционные убеждения, они порой начинают очень беспокоиться о том, чтобы спасти своих родителей от опасностей, как они поверили, проистекающих от неортодоксальных взглядов. Пастернак рассказывает:

[ПИ 33б]…Я преждевременно рано на всю жизнь вынес… нестерпимую жалость к родителям, которые умрут раньше меня и ради избавления которых от мук ада я должен совершить что-то неслыханно светлое, небывалое [221] .

Его родителя были евреи, его няня – русская православная христианка.

[ПИ 34] Младшая дочь Расмуссена, Соня, приняла религию, которую преподавали в ее норвежской протестантской школе, и хотела убедить родителей тоже ее принять. В возрасте 7 л. 1 м. она использовала аргумент Паскаля: «Папа в любом случае может говорить молитвы: это ему в плюс, если Он [Бог] есть, и, конечно, никак не повредит, если Его нет» [222] .

Вордсворт – в религиозном отношении дитя своего времени и своей страны, – когда более не мог найти в природе источник глубокой радости, какую испытывал в детстве, обрел философское утешение в платоновской теории внутриутробного существования и в идее бессмертия души; в результате ему пришлось защищаться от «достойных, благочестивых лиц», которые сочли, «что я намеревался внушать веру в предыдущее существование» [223] . К счастью для нас, защищаясь, он фактологически описал свой детский опыт.

[ПИ 35] В детстве ничто не было для меня труднее, чем признать смерть состоянием, имеющим отношение к моему собственному бытию… Трудность происходила не столько от животного чувства жизни, сколько от ощущения непобедимого духа внутри меня. Я подолгу размышлял над историями Еноха и Илии и почти убедил себя: что бы там ни происходило с другими, я так или иначе попаду на небеса. В подобном настроении я часто неспособен был думать о внешних вещах как имеющих внешнее существование, и со всем, что видел, я находился в контакте не как с чем-то отдельным, а как с неотъемлемой частью моей собственной нематериальной природы. Множество раз по дороге в школу я хватался сознанием за стену или за дерево, чтобы выбраться из этой пропасти идеализма в реальность. В то время меня пугали подобные процессы…