Елена Любимова - Как подружить ребенка с мылом Страница 5

1. Неусидчивость ребенка, неспособность сосредоточить свое внимание на чем-либо надолго. В данном случае она объясняется совершенно ничем пока не регулируемой активностью нейронов. В период как минимум до семи лет (время первого похода в школу) способность нашего чада фокусировать внимание на чем-то определенном будет постепенно развиваться, улучшаться. Если мы думаем, что до этого, так сказать, благословенного момента оно не может сосредоточиться лишь на наших нотациях, мы не совсем правы, даже если у нас есть основания для таких подозрений. Наверняка вы замечали, и не раз, что во время ряда игр дети на удивление и внимательны, и тихи… Правда, преимущественно это касается случаев, когда они упорно пытаются разобрать какой-то предмет (от игрушки до микроволновой печи на кухне) на составляющие.

Нужно отметить, что интерес детей к предметам, состав которых они решили изучить, и впрямь поражает. Так, юный «взломщик» может потратить на это занятие до часа (рекордное для такого непоседы время!), и провести его сплошь за ним, не отвлекаясь на еду и питье, что само по себе невероятно. И именно из-за подобных эпизодов мы часто сомневаемся в перманентной непоседливости своих «юных техников». Ведь если бы они не бывали упорными и внимательными в своих занятиях вообще никогда, едва ли маме пришлось бы когда-либо, например, лицезреть «начинку» от своего мобильного телефона, старательно вытряхнутую чадом на стол за каких-нибудь полчаса!.. Естественно, что ни один родитель, хоть раз собравший «комплект», в который превращается в детских ручках опрометчиво забытая родителями на видном месте бытовая техника, уже не поверит, что его ребенок не смог бы точно таким же путем усвоить и азбуку. Пусть за неделю, а не за час, но точно смог бы!..

В действительности «пострадавшая сторона» здесь неправа. Ребенок вполне способен превратить папину бритву в набор деталек и шестеренок, причем ни разу не порезавшись о ее ножи. Тем не менее, с букварем у него так не выйдет, поскольку в процессе уничтожения электроприбора малыш может думать о чем угодно. Работа его пальчиков не требует мысли, поскольку речь не идет о деятельности, имеющей определенную цель. Мы, конечно, думаем, что чадо раскрутило будильник нарочно, с целью насолить нам или самому будильнику (особенно если мы заводим его на утро, чтобы приучить малыша к распорядку дня). А между тем наш «юный техник», скорее всего, вообще ничего не имел в виду – он поступил с электронным прибором точно так же, как часто поступал до этого со своими игрушками. Иными словами, играл, как и всегда. Просто в данном случае игра оказалась необычной, значительно более азартной, и направлена она была на раскручивание предмета, который давно его интересовал – опять-таки, как любая другая игрушка.

Таким образом, игра – это способ провести время, который позволяет детям понять и всесторонне рассмотреть какую-либо ситуацию не через мышление, а через игру воображения. Целенаправленно размышлять во время игры необязательно, в то время как при обучении грамоте это совершенно необходимо. Оттого, если мы не сумеем обратить данный процесс в интересную игру, кивать на разобранные со всем тщанием часы, модемы, роутеры, компьютерные мышки и прочую технику бессмысленно. Речь идет о разных видах деятельности. А сходство, которое мы в них улавливаем, является чисто внешним, кажущимся.

2. Детская неспособность придать словам «чистюля» и «грязнуля» такую же резко положительную или отрицательную оценку, какая видится в них взрослому человеку. Детям чужды оценки «по всем правилам» морали. Представления о «хорошо» или «плохо» свойственны мышлению только взрослых. Ребенок же, кажется, совершенно не в состоянии понять, чем грязь так «плоха», а накрахмаленный воротничок рубашки, наоборот, «хорош». Ему интересны сразу все предметы и явления в этом мире. И это самое любопытство начисто лишает его охоты давать им оценку: сперва он хочет изучить их в подробностях, а уж после решать, какие они…

С принципиальной чуждостью морали детям нам тоже придется смириться. Дело в том, что ее правила относительно сложны даже для взрослых – не то что детей. Согласитесь, что мораль является столь изменчивой смесью личных впечатлений с требованиями общества, что мы нередко сами путаемся между личной и общественной ее составляющими. Детям же такие рассуждения и вовсе не по силам, поскольку они, максимум, отличают «плохо» и «хорошо» в предметном, конкретном смысле. Например, если ребенок потянулся к огню и обжегся, это, конечно, плохо. Однако уже такое явление, как, например, война воспринимается им как «плохая», только если он сам бывал свидетелем вооруженных конфликтов (проживал в регионе, где они имели место).

Детишки, которые узнали о чем-то лишь из книг и картинок, на самом деле не считают эти абстракции хорошими или плохими. Когда они говорят об оценке, они лишь послушно повторяют то, что было написано под картинкой, то есть знакомятся со значением этого слова, как с любым другим. Так что ребенок, утверждающий, будто «война – это плохо», примерно равен ребенку, заявляющему, что, например, аборт – это большой грех. Дети не знают, что такое грех – они вообще не знают ничего кроме того, что испытали на себе сами. А от большей части ситуаций, реализующих тот или иной моральный принцип, мы стремимся уберечь своих чад всеми силами.

Объяснить же детям в теории, почему мораль полагает вот это «хорошим», а это – «плохим», обычно очень сложно. И случай с грязью, которая «плохая» из-за содержащихся в ней возбудителей заболеваний, относится, кстати, к числу самых простых. Все прочие куда сложнее. Например, попробуйте эксперимента ради объяснить ребенку, почему одна стопка спиртного, пропущенная нами впервые за длительный период времени и по значимому поводу – это если не хорошо, то, как минимум, нормально, хотя алкоголизм – это плохо!..

А означает все это, что запачкавшийся в очередной раз малыш просто не в состоянии почувствовать себя «плохим», так сказать, полностью. Пожалуй, единственное, на что он способен в данном случае, это понять, что его поступок мама с папой не одобряют. А стало быть, и действовать родителям нужно сообразно: не стоит пускаться в пространные объяснения, почему грязные ручки нельзя вытирать ни об одежду, ни об обои в прихожей. Ребенок все равно не поймет ни уверений по поводу «высокой стоимости ремонта», ни обличительных выпадов «это не альбом для рисования!». Ему эта бумага, увы, кажется ничем не хуже той, что в упомянутом только что альбоме. И он совершенно уверен в своих выводах – в том, что подсказывают ему зрительные и тактильные ощущения. Оттого максимум, который мы можем донести до него в данном случае – это что нам не нравятся его замашки грязнульки. А также то, что мы не считаем его поступки в такие моменты хорошим, поскольку дети сильно ориентированы на родителей, и их отношение к ним очень важно для детского самосознания.

3. Полное безразличие ребенка к своей внешности, в том числе степени ее соответствия правилам гигиены. Дети любят яркую одежду и обувь, подобранные по сезону. Их потребности в одежде соответствуют элементарным параметрам физического комфорта, и даже расцветка им, в общем, не столь уж важна, во всяком случае по сравнению с этим требованием. В остальных же частях дети совершенно не различают одежду мешковатую и подогнанную по фигуре, грязную и чистую. Им также безразлично, насколько им к лицу выбранная мамой прическа, хотя, надо отдать должное, у них быстро проявляются первые, примитивные попытки социализировать свою внешность.

Попытки дочерей нанести макияж «как у мамы», требование проколоть ушки или нанести татуировку, сделать пирсинг (последние два явления больше характерны для мальчиков) – все это одного, так сказать, поля ягоды. В основе таких странных забот о своей наружности на фоне полного небрежения к ней же внешне выглядят непоследовательными. И действительно, обычно с самым началом жалобных «ну, пожалуйста, ма-а-ама!» мы ощущаем душевный подъем – наконец-то наше чадо озаботилось собственным внешним видом, а стало быть, с ним можно будет начать беседы о том, как его портят пятна краски и грязи, содранные коленки и проч. Ну а картина, когда маме приходится прятать косметику и духи, поскольку ей уже разок приходилось отмывать стены от «наскальных рисунков», сделанных ее помадой, и вовсе могут привести нас к неверным выводам. Так, мы можем решить, будто проявившему к своей внешности интерес чаду просто недостает последовательности в уходе за нею.

А между тем очевидно, что речь идет о простом подражании, за которым не стоит никакого личного желания наносить макияж или надевать серьги, никакого понимания, зачем это нужно взрослым. Оттого и охлаждение наших восторгов происходит тоже быстро – по мере того, как мама сперва сводит дочку в салон проколоть ушки, а потом сама же и обрабатывает каждый вечер места проколов, ибо дочка постоянно об этом забывает, отмахивается… Тут-то мы и убеждаемся, что простое стремление подражать родителям или сверстникам в деле оформления своей внешности еще не является основой, на которой можно выстроить уход за этой внешностью.