Андрей Гнездилов - Встречи на дороге Страница 3

Он ушел, а Эльф судорожно сорвал с картины бумагу. Да, это была итальянка.

Но рядом с ней чуть виднелась фигура другой женщины. Она стояла спиной, и в поднятой руке ее горел фонарь, оттуда лился поток света на красавицу. Сквозь слезы юноша прочел две строчки письма: «Фонарь для заблудившегося».

О, слишком поздно Эльф увидел свой путь, слишком поздно понял, что Альбина для него дороже итальянки. И тогда свеча навсегда потухла в его глазах, поселив в нем ужас перед ночью. Безумие его стало очевидным для окружающих и привело к встрече с вами…

Вот мы и пришли. Заходите. В комнате только одна картина. Она — ваша, а я сейчас, на минутку. Только дайте вашу руку, мы ведь должны проститься. Так я сейчас, заходите…

…Больше я его не видел, он не вернулся. Картину я отдал в музей. Итальянка действительно оказалась прекрасна, но второй фигуры, о которой говорил Эльф, не было…

Песок пустыни

Какую-то странную грусть навевают на меня эти два слова: песок пустыни. Я вижу бескрайние просторы и сухую, безжизненную почву, раскаленные солнцем гряды холмов и звенящий шорох мириад песчинок. Неужели это когда-то была земля или камни? Как случилось, что они умерли, превратившись в желтый прах? Конечно, можно представить, как веками волны дробили скалы, как солнце калило их на медленном огне, как ветер обтачивал их, но мыслимо ли, что эти стихии, дарующие жизнь всему сущему, столь жестоко отняли ее у этих обездоленных просторов? И когда я сжимаю в ладони горсть песка, мне кажется, что я касаюсь самой смерти. Но что с ним было до этого последнего превращения, какая бурная и прекрасная жизнь, какой долгий, завидный или странный путь он прошел? О чем он помнит? Я верю, что в миражах пустыни, как в сновиденьях, встает память о том прошлом, что когда-то она переживала. Волшебные дворцы, полноводные реки, пестрота цветущих садов, стройные колонны храмов…

Я не стал бы размышлять об этом вслух, если бы не встреча с человеком, который любил пустыню и вышел из нее с неопаленным сердцем.

Я не помню, когда он появился в нашем городе. Его черный слуга снял дом на самой окраине и появлялся на людях только затем, чтобы приобрести провизию для своего господина. Расспросы любопытных горожан мало проясняли дело. Негр говорил, что они прибыли издалека и его хозяин болен. Это сообщение заметно охладило интерес к чужестранцу — люди боялись заразы.

Я давно интересовался медициной, и некоторые успехи в этом деле даже создали мне неплохую репутацию, однако не в моих привычках было являться незваным.

И вот как-то, возвращаясь домой, я увидел его слугу у своих дверей. Нетрудно было догадаться о сути дела: таинственный незнакомец нуждался в помощи. С некоторым трепетом я переступил порог его дома.

Его звали Талэм Ибн-Салама, это имя было получено на Востоке. Несмотря на смуглый цвет кожи и слегка раскосые глаза, в нем угадывался европеец. Но главное — его положение было отчаянным: он умирал и помочь ему было невозможно. Он и сам понимал это, но хотел удостовериться.

— Благодарю, что вы пришли, и трижды, что не стали вводить меня в заблуждение. Я прожил одинокую жизнь, смерть для меня не страшна, но бывают причуды — в последний час видеть чье-то участие. Если вы согласитесь провести со мной эту ночь, я расскажу вам про Песок Пустыни.

И вслед за этими словами я словно вошел в страну чудес и пережил его жизнь так, будто она была моей собственной.

Опираясь на мое плечо, умирающий ввел меня в большую пустую комнату. Негр внес старое зеркало в золоченой раме и шкатулку с простым песком. Заходящее солнце отразилось в потускневшем стекле и застыло в нем. Я взглянул на часы и посмотрел за окно. На улице давно стояла непроглядная темень, а в доме Талэм Ибн-Салама из зеленоватых глубин древнего зеркала светило отраженное солнце.

С детских лет Талэм питал страсть к путешествиям, особенно привлекал его Восток. Много дорог прошел он с караванами купцов, и никогда ему не надоедал звон колокольчиков, мерный шаг верблюдов и бесконечная череда песчаных волн, то нежно-округлых, как человеческое тело, то косматых и грозных, то сглаженных и плоских, зовущих к горизонту своей бесплодной тоской. Однажды караван, с которым ехал Талэм, остановился на ночлег, и путники, окружив себя кольцом костров, торопливо передавали друг другу снадобье и читали заклинания, чтобы скорее заснуть. Талэму объяснили, что это нечистое место, что погонщики верблюдов уже третий день в час заката видят белый караван, который идет где-то рядом, не приближаясь и не удаляясь от них. Это грозит несчастьем. Горе тем, кто окажется в караване димиссов, заключили спутники Талэма, проверяя на себе амулеты.

Талэм сделал вид, что также принимает меры предосторожности, но сам стал ждать, когда караванщики уснут. Звезды засияли над пустыней, когда Талэм услышал звуки зурны и нежный женский голос, едва доносившийся из-за соседних холмов. Он встал и двинулся прочь от каравана. Вскоре он увидел палатки и меж ними белых верблюдов. Но напрасно он заглядывал внутрь палаток. Роскошные ковры, драгоценная утварь, но ни одна душа не попадалась ему на глаза, и лишь голос пел и плакал вместе со щемящей мелодией зурны. И лишь когда взошел месяц, он увидел неведомую певицу. Она сидела у потухшего костра, и у ног ее бил крошечный родник. Лицо ее было тонким и прекрасным, но любое выражение меняло его настолько, что, казалось, в нем поочередно проявляется множество разных лиц, а в глазах сияли еще две ночи со своими звездами и еще двумя серебряными месяцами. Талэм не мог сказать, сколько времени он провел рядом с джинной, ибо только духи могли обладать подобным голосом и внешностью. Он плакал и смеялся, тосковал и пел вместе с нею. Наконец она замолчала и поднялась с места. Глаза ее устремились на юношу.

— Мой караван уходит! — сказала она, и он увидел, что действительно палатки свернуты и погружены на верблюдов.

— Но я не могу без тебя! — воскликнул Талэм. — Возьми меня с собой!

— Зачем? — спросила джинна.

— Я слушал твои песни, я видел тебя, и мое сердце словно раскрылось. В нем любовь, и ради нее я готов отдать свою жизнь!

— Знаешь ли, на что ты обрекаешь себя, юноша? Я— джинна родников и оазисов, но те, кто любит меня, должны всю жизнь находиться в пути и искать меня, не зная следа. И если солнце дважды увидит тебя в одном и том же месте, ты навсегда потеряешь меня.

— Пусть так! — проговорил Талэм. — Я готов на все.

Джинна взяла его за руку, и они словно очутились в воздухе. Земля с бешеной скоростью понеслась под ними. Время от времени они останавливались и спускались к оазисам. Среди лазурных мечетей, у прохладных родников он видел плиты с полустертыми именами.

— Взгляни, — шептала джинна, — они любили меня и теперь забыты. Тебя ждет та же участь!

— Я готов! Они были с тобой, и они живы в твоей памяти. Я хочу такого же счастья.

Наконец они вернулись к каравану. Снова джинна взглянула в глаза юноши, и он понял, что выдержал испытание. Радость сверкала в лице ее.

— Я буду жить твоей жизнью, любимый. Спасибо тебе. Знай же, что только в человеческих руках счастье джиннов.

Тронулся в путь караван, и Талэм лишь успел крикнуть вослед:

— Как твое имя, любовь моя?

Словно три камешка один за другим упали в воду с нежным мелодичным звоном:

— Тэ-рэ-лим!

А в руках юноши оказались три голубых цветка.

С тех пор, не зная покоя, двигался Талэм по дорогам. Однажды он вошел в город, обреченный на гибель. В нем кончилась вода, и люди собирались покинуть его. Увидев в руках путника голубой цветок, толпы бросились перед ним на колени. Талэм не понимал, что происходит, пока на главной площади не увидел калифа со свитой, также воздававших ему царские почести.

— О господин! Спаси наш город! Не дай ему погибнуть! Подари нам этот цветок!

Женщины и дети с криком пали на землю, протягивая к нему руки. Талэм отдал им цветок, и, когда он прикоснулся к земле, веселый родник вырвался из пересохшей почвы и, набирая силу, забил радужным фонтаном. Праздничное ликование охватило город, и калиф заявил, что отдаст ему в жены свою единственную дочь. Напрасно отказывался Талэм. Его отказ был принят как оскорбление. Сам калиф взял его за руку и ввел в тайные покои своего дворца.

— Смотри, от чего ты отказываешься!

Он сдернул чадру с лица своей дочери, и Талэм едва не упал: юная дочь калифа как две капли воды походила на джинну. Вернее, на то ее лицо, когда он только увидел ее.

— Оставайся, — шептал калиф. — Не можешь же ты странствовать всю жизнь! И если даже в твоем сердце есть кто-то, моя дочь заставит тебя забыть о ней. Я же оставлю тебе в наследство свой халифат.

Но Талэм не соглашался.

— Тогда ты останешься здесь против своей воли! — закричал калиф. — Быть может, ты похитил волшебный цветок и, когда уйдешь, твой родник исчезнет. Я прикажу приковать тебя к столбу около источника.