Григорий Курлов - Обалденика. Книга-состояние. Фаза третья Страница 6

А вот осознать, что это именно вашу привычную обыденность и рядовую повседневность предлагается воспринять «пространством Сказки», ощутить себя автором Сказки и сделать ее действительно Волшебной – это уже совсем другое дело.

Но поверьте – вы к этому давно готовы. Вы всегда могли и знали много больше, чем вам пытались навязать и в чем старались уверить. И нет никакого сомнения, что от занятия к занятию вы все более отчетливо будете осознавать это сами.

«Школа Дурака» – такой подзаголовок имеет наш очередной уровень. Не слишком ли дерзко и вызывающе? Уж не эпатировать ли мы решили мирных сограждан таким названием, заодно и вас пытаясь втянуть в эту странную и непредсказуемую авантюру? Давайте во всем разберемся не торопясь, ведь это важно – сохранять осознанность происходящего, пусть даже следуя непроторенной тропой Дурака.

Совершенно особое отношение к образу Дурака просматривается в наших традициях, в сказочном фольклоре, в самой основе нашего сознания. Нет ни его уничижения, ни злой насмешки над ним, нет к нему неприязни или осуждения. Напротив, есть потаенная, здоровая зависть к свободе и независимости Дурака, к его неизменной удачливости и оптимизму.

«Дураку море по колено», «Дураку закон не писан», «Бог дает, а Дурак берет», «Из Дурака и плач смехом лезет», «Дураку все смех на уме», «Кто и в горе смеется, тому все удается», – чего больше в этих присказках: назидательного укора или восхищения перед «неуловимостью» Дурака проблемами и невзгодами? Мы понимаем, что, скорее всего, единого ответа не получится. Каждый увидит лишь то, что присуще именно ему, – «чем наполнен кувшин, то из него и выльется», – знакомо и не раз уже отслежено, не правда ли? Вот вы сейчас и определите направление своего дальнейшего пути. Ответьте, кто же вам милее – привычный и знакомый умник, богатый лишь чужим знанием, или непривычный и непредсказуемый Дурак, истинно мудрый не словами и мыслями, а особой внутренней убежденностью и реальными поступками? Только не ошибитесь. А то спохватитесь, когда слишком поздно будет – ведь Дурак-то, он заразителен…

Ну, так кто же он – этот вечно смеющийся Дурак? Ни в грош не ставящий те ценности, за которые так цепляются обыватели, стремясь сохранить свое достоинство, свой статус, самих себя? Дураку плевать на почет и славу, но именно о нем рассказывают сказки и слагают былины; он всегда рад малости и сыт сухариком, но почему-то именно у него оказывается изобильная скатерть-самобранка; богатство и деньги для него не имеют никакого значения, но вновь – лишь ему достаются все сокровища и, как правило, полцарства в придачу; он не стремится никем повелевать, но всегда вокруг него куча помощников, наперебой предлагающих свои услуги; все решения он принимает не по уму и расчету, а по вдохновению и внутреннему порыву, и именно они оказываются единственно верными и приводящими к удаче.

Ведра у него пешком ходят, печи без колес ездят, корабли по небу летают, топоры сами лес рубят, – может, он просто лентяй? Так отчего ж тогда другие, и не лентяи вроде, а не могут себя сподвигнуть на подобное? Может, потому что лень – это не столько внешнее бездействие, сколько внутренняя косность и неподвижность души? А вот Дурак без всякой видимой суеты легко смещает свое сознание, настраиваясь на любую, самую невероятную ситуацию. Он, играючи и получая явное удовольствие, делает то, что оказывается абсолютно невозможным для его окружения. «По-дурацки», конечно, делает, не «по-людски», вызывая насмешки и подначки, но в финале неизменно звучит завистливо-восхищенное: «Везет Дураку все же…»

И оказывается, что качества, выражаемые Дураком, всегда нам чем-то симпатичны и близки; выясняется, что они глубоко, буквально изначально заложены в нас, в нашей культуре, в нашем мировоззрении.

Интересно, что дурак, являясь расхожим героем в европейских сказках, анекдотах и баснях, чаще всего именно у нас обретает истинно сакральную глубину и привлекательные черты – это всегда Дурак с большой буквы.

Алексей Толстой берется переложить сказку об итальянском деревянном мальчике Пиноккио для русскоязычного читателя, и что же выходит у него в результате? Да все тот же Дурак, хоть и переименованный в Буратино. Ну, не получается у него стать «по-итальянски» примерным живым мальчиком! Нет, он с радостью остается деревянной куклой, принимая себя таковым без остатка. Он радуется жизни, проказничает, смеется, все беды с него «как с гуся вода», и в итоге именно ему достается Золотой Ключик.

Понятие Дурака в своей основе глубоко эзотерично и многопланово. Характерно, что чем более древними являются источники, в которых он появляется, тем более неоднозначным и парадоксальным он выглядит. Плоским и одномерным символом глупости этот образ становится относительно недавно, в связи с нездоровым возвеличиванием ментала и приданием ему неоправданной значимости, а вследствие этого – все большей утратой природной интуитивной естественности человеческого сознания. Хотя даже в период позднего средневековья придворные шуты все еще выполняли роль некого связующего канала между напыщенным «Я» вельможи и его внутренним Дураком.

Как эзотерический образ Дурак периодически появляется в разные времена и в разных культурах. Наиболее близки Дураку суфийские традиции, самым ярким представителем которых был незабвенный Ходжа Насреддин – неизменный притчевый герой, глубину поступков и суждений которого постичь линейным и плоским умом невозможно.

Древние даосские и дзэновские школы так же богаты рассказами и притчами, в героях которых мы легко и радостно узнаем «нашего» Дурака. Китайские странствующие смеющиеся монахи, японский толстый и всегда хохочущий Хотей, приносящий всем удачу и счастье, – их было немало, продолжателей изысканных и парадоксальных древних традиций.

Буквально каждый народ, любая социумная общность имела своих «Дураков», своих «блаженных» и «юродивых». Причем издревле в эти понятия вкладывался смысл, во многом отличный от нынешнего.

Блаженные на Руси всегда почитались «божьими людьми», то есть – теми, кто «помечен Богом». Ведь Блаженный – это тот, кто уже достиг, кто уже в счастье, «во благе». К ним относились с большим уважением, а к их странным, но часто провидческим словам всегда прислушивались и передавали друг другу.

Пожалуй, лишь у нас существовал своеобразный институт юродивых, то есть – целая прослойка людей не от мира сего. Причем, очень показательно, что юродивым часто считался вовсе не душевнобольной человек, а напротив – совершенно здоровый, но исповедующий иные ценности, воспринимающий Мир иначе, не так, как все, и благодаря этому как бы стоящий одной ногой уже вне его, за его пределами.

Как в раннехристианских, так и в суфийских традициях на стезю юродивого, «городского» или странствующего «сумасшедшего» часто вполне осознанно и добровольно становились люди, достигшие очень высокого духовного уровня.

Это позволяло им обрести реальную свободу от социумных пут, но не убегая при этом от самого мира, по примеру многих мистиков, а напротив – оставаясь в гуще мирских событий и отношений.

Даже в наше время, встречая на Востоке внешне полубезумного дервиша, никогда нельзя точно сказать, кто же это на самом деле – человек, безвозвратно поглощенный безумием, или просветленный, пользующийся «без-умием» как инструментом.

Поэтому, как бы странно это ни показалось, и как бы столь же «полубезумно» не выглядело, но у нас есть все основания считать, что роль Дурака в процессе развития и становления как сознания отдельных людей, так и сознания коллективного, общечеловеческого всегда была весьма велика.

Более того – Дурак во многом является предопределенной, необходимой и даже ключевой фигурой в процессе эволюции человеческого сознания.

Вы еще не забыли, что мы обитаем не в самом Мире, живом и непредсказуемо многообразном, а лишь в его достаточно плоской и бледной копии – «описании Мира»? В том самом описании, которое мы создаем своим «знанием» о том, «каким этот Мир должен быть».

В таком застывшем и незыблемом виде «описание Мира» имеет мощную тенденцию к самоомертвлению, к загниванию, как, впрочем, любая другая искусственная система, лишенная естественной внутренней динамики.

Оживить такой «мир», создать в нем новый импульс творческого развития может только кризис. А это всегда развал, утрата прежних узаконенных ценностей и ориентиров, и вынужденный пересмотр изжившей себя мировоззренческой позиции, поиск новых моральных и нравственных критериев. То есть – создание очередного, но уже обновленного «описания Мира».