Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой - Робин Уолл Киммерер Страница 32

Так что теперь уже мои внуки будут плавать в этом пруду и те, кто придет позже. Круг забот ширится, и уход за моим маленьким прудом перерастает в заботу о других водоемах. Стоки моего пруда уходят вниз по склону, к пруду моего доброго соседа, поэтому то, что я делаю у себя, затрагивает всех, кто живет ниже по течению. Воды моего пруда стекают в протоку, ручей, а затем в крупное и нужное всем озеро. Водная сеть соединяет всех нас. Я роняла слезы в этот поток, думая, что приходит конец моему материнству. Но пруд показал мне, что быть хорошей матерью – значит не только заботиться о создании уютного дома для своих детей. С годами хорошая мать накапливает знания и опыт и становится мудрой женщиной, которая понимает, что ее работа не закончится, пока она не создаст дом, где будет уютно всем живым существам. Есть внуки, которых еще нужно воспитать, а еще лягушата, птенцы, гусята, саженцы и споры. Но я все так же еще хочу быть хорошей матерью.

Урок, преподанный кувшинками

Задолго до того, как пруд стал пригоден для плавания, мои дочери покинули наш дом. Старшая Линден предпочла нашему маленькому пруду воды океана в том месте, где находится ее колледж, среди секвой, далеко от дома. В тот первый семестр я навестила ее, и мы провели воскресный день, бродя по Агат-Бич в парке «Патрик Пойнт».

Гуляя вдоль берега, я заметила гладкую зеленую гальку с вкраплениями сердолика, точно такую же, мимо которой я прошла только что. Я вернулась назад и нашла тот камень. А потом положила оба камешка рядом. Они сверкали своей влажной поверхностью на солнце, пока приливная волна не растащила их в разные стороны, еще больше сглаживая их края и уменьшая размер. Весь пляж был для меня именно таким – галереей красивой гальки, разделенной друг с другом и с берегом. Линден действовала по-другому. Она тоже собирала камешки, но у нее был свой метод: черно-серый базальт она выкладывала рядом с розовым и елово-зеленым овалами. Ее глаз находил новые пары, мой – старые.

Я знала, что это случится, когда впервые взяла ее на руки. Теперь ее жизнь будет проходить далеко от меня. В этом заключается основная несправедливость материнства: если мы хорошо выполняем свои родительские обязанности, то, какой бы глубокой ни была наша связь с ребенком, он все равно рано или поздно покинет вас, помахав на прощанье рукой. Мы начинаем готовиться к этому постепенно. Сначала заставляем себя сказать: «Желаю хорошо провести время, дорогая», тогда как в душе мы хотим оставить их под своей защитой, обеспечив безопасность. Но, вопреки всем эволюционным требованиям охраны своего генофонда, мы даем им ключи от машины. И свободу. Это тоже часть нашей работы. А я хотела быть хорошей матерью.

Конечно, я была рада за нее: она стояла на пороге новой жизни. Но в то же время я жалела себя, испытывая боль разлуки с ней. Мои друзья, которые уже пережили этот этап, утешали меня, советуя вспоминать те моменты жизни в доме, полном детей, по которым вряд ли будешь ностальгировать. Я была бы рада не вспоминать о тревожных вечерах, когда дороги занесены снегом и ты прислушиваешься, не раздастся ли шуршание шин на подъездной дорожке за минуту до «комендантского часа», о несделанной работе по дому и таинственным образом внезапно опустевшем холодильнике.

Бывали дни, когда я вставала утром и наши домашние питомцы буквально загоняли меня на кухню. Наша трехцветная кошка орала со своего шеста: «Корми меня!» Длинношерстная, осуждающе глядя, молча стояла у миски. Собака радостно бросалась к моим ногам и вызывающее смотрела: «Накорми меня!» И я кормила. Я бросала горсти овсянки и клюквы в одну кастрюльку и замешивала горячий шоколад в другой. Девочки спускались вниз сонные и просили найти им тетради с домашними заданиями, которые делали вечером. «Покорми нас», – говорили они. И я кормила. Я выбрасывала остатки пищи в ведро для компоста, чтобы, когда следующим летом рассада помидоров скажет мне: «Корми!», я бы могла это сделать. И когда я целую девочек на прощанье у двери, лошади ржут у ограды в ожидании, когда я дам им ведро с зерном, а синички призывно кричат, сидя на пустом поддоне для семечек: «Накорми меня, меня, меня». Папоротник на подоконнике свесил свои листья в беззвучной мольбе. Когда я вставляю ключ в замок зажигания, машина начинает сигналить: «Наполни меня». Что я и делаю. По дороге к школе я слушаю общественное радио и благодарю Бога, что на этой неделе не нужно погашать банковскую ссуду.

Я помню, как кормила своих малышек грудью – первое кормление, долгое, глубокое сосание молока, поднимавшегося из моего сокровенного колодца, который пополнялся снова и снова. Взгляды, которыми мы обменивались, – связь между матерью и ребенком. Думаю, что я должна радоваться освобождению от всей этой кормежки и тревог, но я буду скучать по тому времени. Ну, возможно, не по стирке, а по детским непосредственным взглядам, по проявлениям той взаимной любви, с которыми трудно распрощаться.

Я осознавала, что отчасти моя печаль в связи с отъездом Линден объяснялась тем, что я не знала, кем буду, когда меня перестанут называть матерью Линден. Правда, тогда у меня еще была небольшая отсрочка, так как я по праву оставалась мамой Ларкин. Но и это тоже должно было закончиться.

Перед отъездом моей младшей дочери Ларкин мы с ней устроили наш прощальный костер у пруда и смотрели, как на небе появляются звезды. «Спасибо, – прошептала она, – за все это». А на следующее утро ее машина была загружена вещами и учебными принадлежностями для переезда в студенческое общежитие. В одном из больших пластиковых контейнеров с вещами первой необходимости я заметила лоскутное одеяло, которое я сшила для нее еще до ее рождения. Когда все, что она собрала, было размещено в багажнике и на заднем сиденье, она помогла погрузить мою поклажу на крышу машины.

После того как мы разгрузились и украсили ее комнату в общежитии, а потом отправились обедать, словно не происходило ничего особенного, я осознала, что мне пора домой. Моя работа окончена, а ее только начинается.

Я видела, как другие девочки прощаются