Мэри Роуч - Путешествие еды Страница 34

Благодаря огромному скоплению различных бактерий в своих рубцах, коровы способны добывать энергию из того, что по пищеварительному тракту человека проскочило бы непереваренным. У косточки чернослива твердая оболочка с нулевой питательной ценностью, однако ядрышко внутри содержит белки и жиры. Так вот, микроорганизмы из коровьего рубца могут расщепить твердую оболочку и высвободить нутриенты – хотя это и потребует нескольких дней работы. Депетерс показал мне одну из сеток. «Иногда, – улыбается он, – я кладу сюда ответы из экзамена, проводимого в середине семестра. Коровы не могут переварить бумажную пульпу, и я говорю студентам: видите, ни одной корове не справиться с этим материалом лучше вас».

«Мы стали работать с хлопком, который получаем с фабрики в Петалуме, производящей полотенца. Все хлопковые пух и волокна, не годные для производства ткани, можно попробовать в качестве корма. Коровы смогли все переваривать – и получить свою порцию энергии. Правда, медленнее обычного». Все происходило как с сеном и травой, только на корм парнокопытным уходила масса кухонных полотенец – коровы должны были получать дневную порцию пищевых продуктов в соответствии с их диетой и рационом. Так стоит ли удивляться тому, что рубец у них – огромного размера?

Жвачные животные пасутся на открытой местности, где хорошо видны хищникам и представляют собой отличную добычу. «Вот потому они и запасаются пищей впрок, а затем уходят в укромное место, где могут спокойно пожевать свою жвачку и все переварить». Рубец – своего рода встроенный переносной контейнер.

Благодаря огромному скоплению различных бактерий в своих рубцах, коровы способны добывать энергию из того, что по пищеварительному тракту человека проскочило бы непереваренным.

Депетерс берет меня с собой, чтобы навестить одну из коров – с фистулой в боку. В сопровождении эскадрильи огромных мук мы прокладываем себе путь через лабиринт унавоженных загонов. Я в юбке и босоножках, а Депетерс в футболке и разукрашенных грязью резиновых сапогах – обстоятельство, немало веселившее его всю дорогу. Сам он – высокий, жилистый и загорелый, а волосы у него – серебристого цвета с тем характерным блеском, который замечаешь при взгляде на скрипучие алюминиевые ворота. И эта шевелюра отлично гармонирует с глазами глубокого серо-голубого оттенка – того, что сродни оперению сойки.

Корова № 101.5 принимает душ из шланга, который держит в руках Ариэль – одна из студенток Депетерса. И сама она, и ее пирсинг в несколько рядочков – вызов и чистое издевательство по отношению к стереотипному образу консервативного и важного сельскохозяйственного деятеля. Мы стоим рядом, наблюдая и отмахиваясь от мух. Мне нравится смотреть на коров – у них такие живописно расцвеченные шкуры, а под ними такие могучие ляжки, и челюсти движутся из стороны в сторону так равномерно и безмятежно.

Корова с фистулой – или «та, дырявая», как любят говорить студенты, – уже десяток лет служит воплощением высоких животноводческих стандартов, которых следует придерживаться в процессе обучения. Мой муж Эд вспоминал однажды, как мальчишкой слышал от своего отца о корове Рутгерсов с «окошком в боку». Операция эта простая. К коровьему боку прикладывают донцем банку из-под кофе и обводят мелом, а затем под местной анестезией прорезают круглое отверстие в шкуре и аналогичное – в стенке рубца. Края обоих отверстий сшивают и подбирают соответствующую пластиковую «заглушку». Насколько это по-варварски? Пожалуй, не более, чем дырка в мочке уха разливающего кофе рядом с моим домом бариста Пита, продевшего в сделанное отверстие какую-то металлическую штуку. И не более, чем «лицевые украшения» Ариэль с ее пирсингом. «Сторонники защиты прав животных, приходившие сюда, пожалуй, были бы не прочь видеть стеклянное оконце в раме и с подоконником», – говорит Депетерс. Он подает мне защитный пластиковый рукав, которым пользуются ветеринары: он закрывает не только руку, но и часть плеча, и позволяет стоять напротив отверстия в коровьем боку. Если фистулированное животное глубоко вздыхает во время еды, частицы влажной травяной массы иногда вылетают наружу.

Депетерс фотографирует меня с рукой, засунутой в бок экземпляра № 101.5. Корова остается недвижима. У меня такой вид, словно я переживаю Прозрение. Но, даже всунув руку в отверстие до самой подмышки, дна рубца не достаю. Ощущаю только сильные равномерные сжатия – более индустриальные по своему характеру, как мне кажется, чем биологические. Похоже на то, что я опустила руку в бродильный чан с расположенной внизу автоматически действующей мешалкой – да так оно, в сущности, и есть.

Первобытный человек был существом всеядным – он не только охотился сам, но и не брезговал подбирать остатки чужой добычи. И очень часто к бифштексу на его обеденном столе примешивались миллионы болезнетворных бактерий. Именно поэтому человеческий желудок, в отличие от жвачных животных, служит в большей мере целям дезинфекции, чем повышенной вместимости. Однако в первобытные времена даже падаль не всегда валялась на дороге, и некоторая способность «запасать провизию» все же была необходима. Так насколько эластичен и «податлив» в этом смысле наш желудок? Все зависит от того, каким образом его использовать.

Глава десятая

Еда до одури

22 апреля 1981 года 52-летний возчик из Стокгольма проглотил содержимое бутылочки с предписанными ему врачом пилюлями опиума. Позже мистер Л., как его впоследствии стали величать, был найден домовладельцем и отправлен в больницу. Тамошний персонал со всем рвением принялся использовать обычные при передозировке лекарственных средств инструменты – включая воронку, длинную гибкую трубку и теплую воду: для уменьшения концентрации вещества и последующего вывода его из организма. Метод принудительного промывания желудка известен и в наши дни. Однако в медицинском заключении говорилось просто о «промывке желудка». Такая формулировка создает несколько облегченное представление об изяществе проделанной с человеком процедуры – как если бы желудок мистера Л. был чем-то вроде кофточки, которую требовалось немного освежить. Вряд ли дело обстояло подобным образом. Пациент то и дело норовил сползти со стула, едва не теряя сознание, но врачи снова и снова накачивали его желудок водой. Последний будто только и ждал новой порции, что и подсказало медикам, в чем тут дело. Мистер Л. дал течь.

Если вы считаете еду механическим актом, во время которого что-то попадает в рот, а затем проваливается вниз по пищеводу, то можете сказать, что, проглотив опиумные таблетки, бедняга Л. объелся до смерти. В общем-то, иного способа довести себя до смерти с помощью еды просто нет. Может ли пища разорвать желудок при его переполнении? Это практически невозможно, ибо мешает совокупность защитных рефлексов. Когда желудок человека растягивается более определенного объема – чтобы принять в себя праздничный обед, или побольше шипящего и пенящегося пива, или много-много воды, заливаемой усилиями шведских медиков, – особые рецепторы в его стенках начинают отсылать сигналы в мозг. Тот, в свою очередь, заключает, что уже достаточно и пора остановиться. И в тот же момент разжимается нижний сфинктер пищевода – происходит отрыгивание. А сфинктер в верхней части желудка на короткое время расслабляется[123], давая выход газам и вызывая у человека ощущение облегчения и спокойствия.

Может ли пища разорвать желудок при его переполнении? Это практически невозможно. Когда желудок человека растягивается более определенного объема – чтобы принять в себя праздничный обед, или побольше шипящего и пенящегося пива, или много-много воды, заливаемой усилиями шведских медиков, – особые рецепторы в его стенках начинают отсылать сигналы в мозг. Тот, в свою очередь, заключает, что уже достаточно и пора остановиться.

С позиций нашей природы, подобные «дисциплинарные меры» вполне оправданны. «Многие из нас, не исключая и меня самого, время от времени дорываются до еды так, что сам черт не угонится, – говорит эксперт по диспепсии Майкл Джонс, гастроэнтеролог и профессор медицины Университета содружества Виргинии. – Может быть, дело в стрессе, который мы заедаем. Или в чем-то, подобном вечному лепету: знаете, знаете, всему виной тот чертов лимонный пирог, ну никак было не оторваться». Предупредительные знаки, говорящие об опасности, совершенно очевидны: боль, приступы тошноты, и наконец – финальное предостережение в стиле крещендо – рвота. Здоровый желудок поджимается снизу вверх и опорожняет себя задолго до того момента, когда его стенки могли бы прорваться.

Если только не появится нечто, в некоторых случаях нарушающее действие отлаженного механизма. В случае мистера Л. в дело вмешался опиум. Пациент «показывал сильные позывы к рвоте», – писал Альгот Кей-Альберг в немецком медицинском журнале по поводу результатов вскрытия мистера Л. Однако несчастный просто не смог реализовать это стремление. Кей-Альберг был профессором медицины в местном университете и славился своей дотошностью. Я наняла переводчицу по имени Ингеборга, попросив прочитать этот текст мне вслух. Описание желудка мистера Л. и десятка параллельных друг другу внутренних разрывов занимает две с половиной страницы. В некоторых местах Ингеборга приостанавливалась и отрывала глаза от текста. «Итак, я полагаю, промывочные воды не нашли выхода наружу».