Дэвид Эттенборо - Жизнь на Земле. Естественная история Страница 51

Все перечисленные животные питаются ползающими насекомыми. Но, как известно, насекомые еще и летают. Если ночью в тропическом лесу растянуть кусок белой ткани и осветить ее ртутной лампой, свет которой особенно притягателен для насекомых, через несколько часов их на ткани соберется видимо-невидимо, и притом самых разных: огромные ночные бабочки, роняющие пыльцу с пушистых крыльев, богомолы в обманчиво благочестивой позе с передними лапками наготове, жуки, шевелящие ножками медленно и бесконечно, как роботы, большие кузнечики, хрущи с кустистыми усиками и такая тьма-тьмущая москитов, что за их толстым слоем меркнет свет лампы.

Насекомые стали летать примерно 300 млн. лет назад и были безраздельными властителями воздуха до появления летающих ящеров вроде птерозавра, что произошло на 100 млн. лет позже. Летали ли рептилии по ночам, мы не знаем, но похоже, что нет, учитывая трудности с поддержанием температуры тела. Потом им на смену пришли птицы, но нет никаких оснований предполагать, что когда-то в прошлом ночных птиц было больше, чем их насчитывается теперь, то есть совсем немного. Таким образом, животных, которые овладели бы искусством ночного полета, ожидало роскошное пиршество: тучи ночных насекомых. Это сумела сделать еще одна разновидность насекомоядных.

Мы можем составить представление о том, как млекопитающие оказались в воздухе. В Малайзии и на Филиппинах живет одно существо, настолько ни на что не похожее, что в зоологии оно выделено в особый отряд. Это — шерстокрыл. Он росте s; с большого кролика, но целиком, от шеи до кончика хвоста, одет в просторную мягкую пятнистую шкуру. Свисая с ветки или прижимаясь к стволу, шерстокрыл благодаря своему пегому бесформенному облачению совершенно неразличим для глаза, а стоит ему растопырить лапы, и шкура, натягиваясь, превращается в летательную перепонку. Однажды в Малайзии меня привели в лес, где, по утверждению местных жителей, водилось много этих диковинных существ. Я стал разглядывать в бинокль одно наиболее подходящее дерево, пристально всматриваясь в каждое утолщение ствола и ветвей. Наконец удостоверившись, что на нем никого нет, я перевел было бинокль на соседнее дерево, как тут же успел заметить краем глаза большой серый прямоугольник, бесшумно слетевший с высоты и спланировавший в сторону. Я бросился туда со огрх ног, но шерстокрыл сел у подножия другого дерева, шагах в ста от первого, и пока я добежал, он уже вскарабкался по стволу и продолжал скакать вверх, работая обеими передними лапами одновременно и попеременно то одной, то другой задней. Просторная шкурка болталась на нем, как старый халат.

Техника полета, которой пользуются шерстокрылы, имеет несколько параллелей. Точно так же планирует по воздуху сумчатая летяга. Аналогичные способности развились независимо и у двух групп белок. Но шерстокрыл обзавелся самой большой, охватывающей все тело летательной перепонкой и, должно быть, научился летать раньше остальных, потому что он принадлежит к очень примитивной группе млекопитающих и, возможно, произошел непосредственно от древнего предка нынешних насекомоядных. Освоив новый способ существования, он так и остался, каким был с самого начала, поскольку долгое время не имел соперников. Промежуточным звеном между насекомоядными и летучими мышами его считать нельзя, так как анатомически он существенно отличается от последних. И все же он дает представление о той стадии, которую, быть может, прошли какие-то ранние насекомоядные на пути к овладению машущим полетом и превращению в искусных аэронавтов — летучих мышей.

Произошло это когда-то очень давно, потому что окаменелые остатки вполне оформившихся летучих мышей относятся ко времени в 50 млн. лет до нас.

Летательная перепонка у летучих мышей начинается не просто от запястья, как у шерстокрыла, а еще натягивается на удлиненный второй палец. Два других пальца образуют распорки, отходящие назад, к свободному концу крыла, и только один большой палец у них свободный и короткий. На нем сохранился коготь, летучая мышь пользуется им для совершения туалета и для карабканья. На грудной кости образовался киль, как у птиц, он тоже служит для прикрепления мышц, работающих при махе крыльями.

У летучих мышей есть много общих с птицами приспособлений для уменьшения веса. Кости хвоста, растягивающие снизу летательную перепонку, истончились, как соломинки, или вовсе исчезли. Зубы, правда, не утрачены, однако головы маленькие с курносыми носиками, так что при полете не перевешивают. Но одна проблема, стоящая перед летучими мышами, птицам незнакома: млекопитающие предки передали им в наследство способ взращивания потомства внутри тела, с помощью плаценты. Эволюционные часы, как правило, нельзя перевести назад, ни одна из летучих мышей не вернулась к откладке яиц. Так что самке приходится летать с тяжелым грузом — зародышем в животе. Вполне естественно поэтому, что близнецы у летучих мышей — большая редкость, обычно в сезон родится только один детеныш. А это в свою очередь означает, что для поддержания численности популяции надо, чтобы самка оставалась плодовитой в течение долгого времени. И действительно, летучие мыши отличаются, относительно своих размеров, примечательным долголетием — некоторые живут в среднем около 20 лет.

В наше время все летучие мыши летают ночью, и, вероятно, так было с самого начала, поскольку день еще раньше достался птицам. Но для ночных полетов летучим мышам требовалась действенная навигационная система. Они ориентируются, испуская ультразвуковые сигналы, подобные тем, что производят землеройки и, надо полагать, многие другие примитивные насекомоядные. На ультразвуке у летучих мышей работает сложный эхолокационный механизм — сонар. Он аналогичен радару, только радар использует радиоволны, а сонар — звуковые волны. Частота их намного превышает уровень, воспринимаемый человеческим ухом. Большинство слышимых нами звуков имеет частоту в пределах нескольких сотен колебаний в секунду. Некоторые из нас, особенно в молодости, способны, напрягшись, расслышать звуки высокого тона частотой порядка 20 000 колебаний в секунду. А летучая мышь, ориентируясь с помощью сонара, производит от 50 000 до 200 000 колебаний в секунду. Она посылает ультразвуки короткими импульсами, наподобие щелчков, по 20–30 в секунду, и слух у нее настолько острый, что, принимая эхо этих сигналов, она способна определять местонахождение не только препятствий на своем пути и вокруг, но и добычи, летящей в это же время с большой скоростью.

Обычно летучая мышь ждет эха своего сигнала, прежде чем послать следующий импульс. А чем ближе отражающий объект, тем быстрее возвращается эхо, что позволяет летучей мыши по мере приближения к добыче посылать сигналы все чаще и чаще и получать все более подробные сведения.

Удачная охота, однако, делает летучую мышь на мгновение слепой, так как с полным ртом она не может пищать. Некоторые виды выходят из положения, издавая писк носом; у них образовались разного рода чудовищные носовые наросты, предназначенные для концентрации направленного звука и для звукоусиления. Отражения писка улавливаются ушами, и поэтому ушные раковины у летучих мышей большие, часто замысловатого вида, очень чувствительные и к тому же способны поворачиваться навстречу сигналам. Так что у многих летучих мышей вся голова занята под эхолокационное устройство: сверху большие просвечивающие уши на жестком хрящевом каркасе, пронизанные изнутри сетью мелких красных сосудиков, а на носу — всевозможные гребешки, отростки и заострения, чтобы направлять звуковую волну. В целом получается рожица пострашнее любого черта, нарисованного на полях средневековых рукописей. И у каждого вида — своя, особенная. Зачем? Возможно, затем, чтобы каждый вид издавал свой особенный писк. А принимающая система, настроенная именно на этот сигнал, отфильтровывает голоса всех других видов.

Описанное устройство на словах кажется несложным. Но когда сталкиваешься с ним в жизни, впечатление несколько меняется. В Гомантонских пещерах на острове Калимантан обитают восемь различных видов летучих мышей общим числом в несколько миллионов особей. Они так давно там живут, что в одном гроте их помет образовал огромную пирамидальную кучу высотой 30 м. Сверху куча покрыта блестящим живым ковром из тараканов, кормящихся этим гуано, и издает густой аммиачный дух. А под потолком пещеры в узких горизонтальных трещинах мы обнаружили грозди летучих мышей. Несколько мышей, разбуженные лучом нашего фонаря, отцепились и пролетели мимо, задев нас крыльями по лицу. Но масса осталась висеть, только панически крутя головами и пяля на нас черные бусинки глаз. Дальше, в глубине, мы увидели их многие и многие тысячи — одинаковые, одна к одной, точно колосья в поле, и волна страха пробегала по их тесным рядам, будто ветер по спелой ниве. И вдруг, разом, все снялись с места. Из щели вырвался мощный летучий поток. Пока мы спустились сверху на кучу гуано, вся пещера превратилась в сплошной мышиный вихрь. Разрываемые между ужасом перед непривычным дневным светом снаружи и паникой, вызванной нашим присутствием внутри пещеры, мыши кружились огромным водоворотом, наполняя воздух взмахами своих кожистых крыльев. Мы едва различали самые низкие компоненты их звуковых сигналов, словно какой-то космический шелест, но в целом работа их локационных устройств была за порогом нашей слышимости. От горячих маленьких тел в пещере, где воздух и без того был жаркий и спертый, стало невыносимо душно. Мы были все заляпаны капельками помета. Под сводом пещеры их кружилось, бесспорно, несколько сотен тысяч, будто черный буран. И каждая, наверно, при этом работала своим сонаром. Как же их сигналы не пересекались друг с другом, не искажались, не гасились? Каким образом животные так быстро реагировали на получаемую информацию и избегали столкновений при такой скорости? Находясь там, своими глазами видишь, какие необъятной сложности задачи решает навигация с помощью эхолокации.