Майкл Ридпат - Все продается Страница 13

В Нью-Йорке я был и раньше, но не заходил ни в один из инвестиционных банков. Об их работе рассказывали легенды, там находился центр всех финансовых рынков мира.

Я вернулся на свое рабочее место и взялся за документы «Таити». Возможно, там найдется что-то интересное.

– Дебби!

– Что?

– У тебя нет желания мне помочь?

– Нет.

– Я бы хотел попросить тебя об огромном одолжении.

– Никаких одолжений.

– Мне хотелось бы знать, что ты думаешь вот об этом, – Я бросил ей проспекты «Таити». – Цифрами займусь я сам, мне интересно знать твое мнение о договорах.

– Изумительное предложение, – откликнулась Дебби, показывая на горы проспектов на своем столе. – Я постараюсь уложиться в те полчаса, что остались мне на сон.

Я был уверен, что Дебби выполнит мою просьбу. Хотя она никогда в этом не признается, Дебби уже посматривала на материалы «Таити» с неподдельным интересом.

– Между прочим, – сказала она, – знаешь, утром курс акций «Джипсам оф Америка» поднялся до тринадцати долларов. Неплохо, а?

– Совсем неплохо, – согласился я.

По крайней мере эта небольшая инвестиция себя оправдывала.

Четвертая глава

Я подъезжал к дому. Чем меньше миль отделяло меня от той долины, Где я родился, тем более дикими становились места. Пологие спуски превращались в крутые склоны холмов, поросшие скошенной травой, папоротником и вереском. Утром прошел дождь, но теперь тучи рассеялись, обнажив бледно-голубое небо. Под солнечными лучами вымытые дождем травы окрасились в ярко-зеленые тона, и даже всегда угрюмые каменные стены теперь сверкали на склонах холмов, как серебристые змейки. Поездка по долине всегда вселяла в меня новые силы, сколько бы часов мне не пришлось просидеть за баранкой.

Наконец я оказался возле той развилки, где стоял знак «Бартуэйт З», указывавший на вершину холма. Я свернул на дорогу, неправдоподобно круто поднимавшуюся вверх. Через Пять минут с высоты я уже смог заглянуть вниз, в крохотную долину, где ютился поселок Бартуэйт. На спуске я миновал солидные коттеджи, сложенные из серого камня. В ящиках под окнами росли герань и лобелия. Минуя узкую дорожку, которая вела к крупной ферме, я сбавил скорость. Над белыми воротами большими буквами было выведено: «Ферма „Яблоня“». Все здесь выглядело почти так же, как и в годы моего детства. Новый скотный двор, более современные машины, но все остальное осталось прежним.

Я проехал через поселок, по мосту пересек небольшую речку, на другом ее берегу поднялся по склону еще одного холма и остановился у последнего коттеджа, там, где кончался поселок и начиналась вересковая пустошь. Я прошел по небольшому переднему дворику, где буйно цвели штокрозы, лаванда, гладиолусы, обычные розы и множество ярких цветов, названий которых я не знал, и стукнул железным кольцом в дверь, охраняемую полудесятком высоких наперстянок.

Через минуту в двери засуетилась невысокая фигурка моей матери.

– Входи, входи... – приговаривала она. – Садись. Ты хорошо доехал? Приготовить тебе чаю? Ты, должно быть, устал.

Мать провела меня в гостиную.

– Садись в отцовское кресло, – как всегда, сказала она. – Оно такое удобное.

Я опустился в старое кожаное кресло. Не прошло и минуты, как мать уже угощала меня испеченными ею лепешками и домашним клубничным вареньем. Я с восторгом отозвался о саде, и несколько минут мы обсуждали, что там можно было бы еще сделать. Потом очередь дошла до деревенских сплетен, и я узнал о последних скандальных проделках миссис Кирби, бартуэйтовской Памелы Бордес. Затем последовал долгий рассказ о проблемах моей сестры Линды, которая никак не могла подобрать подходящую обивку для своего дивана, и обычные мягкие упреки, что я редко заглядываю к ней. Все это время мать не сидела спокойно ни секунды. Любое слово она сопровождала красноречивыми жестами, каждую минуту вскакивала, чтобы долить мне чаю, поправить что-нибудь в гостиной или сбегать на кухню за очередной порцией лепешек. От разговоров, от постоянной беготни она даже немного раскраснелась. Она всегда была очень энергичной женщиной, без ее участия не обходилось ни одно событие в поселке. Все ее любили. В словах и поступках матерью всегда руководили доброта и искреннее желание помочь людям. К тому же односельчане все еще жалели ее. В крохотном поселке семнадцать лет – не такой уж большой срок. В таких приятных разговорах прошел почти весь день. Потом, войдя в гостиную с очередной чашкой чаю, мать сказала:

– Все же твой отец мог бы и написать. Он уже давно осел в Австралии, можно было бы отправить хоть одно письмо. Я уверена, он давно нашел отличную овцеводческую ферму. На прошлой неделе я видела по телевизору одну такую. Она бы нам точно подошла.

– Конечно, он скоро напишет. Пойдем, посмотрим сад, – сказал я, пытаясь сменить тему. Мои усилия были напрасны.

– С его стороны это ужасно невнимательно. Кроме коротенького письмеца мне ничего не нужно. Понимаю, звонить из такой дали по телефону – это дороговато. А ты получил от него весточку?

– Нет, мама, к сожалению, тоже ничего не получил, – ответил я.

Я и не мог ничего получить. Мой отец не уехал в Австралию.

Не был он ни в Аргентине, ни в Канаде, как долгие годы была уверена мать. Отец давно умер.

Несчастье произошло, когда мне было одиннадцать лет, и хотя это было не на моих глазах, даже то, что я увидел, я не смогу забыть никогда. Отец работал на нашей ферме. Что-то попало в комбайн, машину заклинило, и отец попытался вытащить посторонний предмет. Он забыл или не захотел выключить двигатель. В этот момент я стучал футбольным мячом в стенку амбара с другой его стороны. Я услышал истошный вопль, заглушивший грохот комбайна. Крик был недолгим. Я обежал вокруг амбара и увидел то, что осталось от моего отца.

В конце концов я более или менее оправился от потрясения, но моя мать так и не смогла примириться с утратой. Она очень любила отца и не могла признать, что его уже нет. Она создала свой собственный мир, где он был еще жив, и так чувствовала себя спокойней. Мой отец был арендатором одной из крупнейших ферм в округе. В поселке он пользовался всеобщим уважением, что немного облегчило жизнь матери, моей старшей сестре и мне. Владелец этих земель, лорд Маблторп, много времени проводил на ферме моего отца, обсуждая с ним всевозможные способы повышения урожайности земли. Они стали добрыми друзьями. Когда отец погиб, лорд Маблторп дал нам этот коттедж, сказав, что моя мать может жить в нем до конца своих дней. Страховая компания выплатила щедрую компенсацию, благодаря которой мы так и не узнали, что такое нищета. Нам помогали добрые соседи.

Мой отец был хорошим человеком. Так все о нем отзывались. Я отчетливо помнил этого крупного, энергичного мужчину с развитым чувством добра и зла. Я изо всех сил всегда старался угодить ему, и обычно мне это удавалось. Если же я не оправдывал надежд, то платил дорогой ценой. Однажды по окончании полугодия я принес домой не слишком хорошие оценки, да еще записку от учителя о том, что я валял дурака на уроках. Отец прочел мне целую лекцию о важности учения. Следующее полугодие я закончил с отличием.

Смерть отца и то, что случилось потом с матерью, казалось мне несправедливым, жестоким наказанием. Меня убивала моя полная неспособность изменить что-либо, я был вне себя от собственного бессилия.

Именно в это время я начал бегать. Я заставлял себя носиться вверх-вниз по холмам до полного изнеможения, до тех пор, пока мои крохотные легкие не грозили вот-вот лопнуть. Я боролся с холодными зимними йоркширскими ветрами, искал утешения в битве один на один с темными вересковыми пустошами.

Кроме того, я очень усердно занимался в школе, я твердо решил жить так, как, по моему представлению, этого хотел отец. Я добился, что меня приняли в Кембридж. Легкая атлетика отнимала много времени, и все же мне удалось получить диплом с неплохими оценками. К тому времени, когда я начал подготовку к Олимпийским играм, целеустремленность и желание победить стали моей второй натурой. Я бы покривил душой, если бы сказал, что стремился к олимпийской медали только в память об отце, но в глубине души надеялся, что он видел, как я третьим пересек финишную черту.

Мать так и не смогла понять моих амбиций. Раз отец «уехал», она стала главой семьи. Мать хотела, чтобы моя сестра вышла замуж за местного фермера, а я окончил сельскохозяйственный колледж и занялся нашей фермой. Сестра выполнила желание матери, я – нет. После гибели отца я не мог даже думать о сельском хозяйстве. Впрочем, в своем мире мать поместила-таки меня в лондонский сельскохозяйственный колледж. Сначала я пытался возражать, но она не слушала меня, и в конце концов я сдался. Она гордилась моими успехами на беговой дорожке, но боялась, что занятия легкой атлетикой помешают учебе.

– Отличная погода, – сказал я, еще раз пытаясь перейти на другую тему. – Давай погуляем.