Александр Соловьев - Знаковые люди Страница 19

Парадоксально, но в эту мистификацию верили вплоть до недавнего времени, когда увидели свет подлинные дневники Шлимана, хранившиеся у его наследников.

«Господь Бог создал Трою, господин Шлиман раскопал ее для человечества», – гласит надпись у входа в Музей Трои. В этих словах, несмотря на внешний пафос, есть и грустная ирония. Любые археологические раскопки сопровождаются частичным уничтожением памятника, а такие, какие провел Шлиман, были полным уничтожением.

Полный дилетант, Шлиман действовал по собственному усмотрению, больше полагаясь на интуицию, чем на существующие в то время методики. Шлимана интересовала исключительно Троя Гомера. Все, что существовало на этом месте позже, безжалостно им уничтожалось. Более того, слепо доверяя тексту «Илиады», Шлиман искал мощные стены и поэтому принял за Трою более раннее поселение, тем самым стерев с лица земли лежавшую выше истинную Трою.

Шлиман умер 4 января 1891 года. В зал его афинского дома, где стоял гроб, отдать последние почести пришел весь цвет тогдашнего общества: придворные, министры, дипломатический корпус, представители академий и университетов Европы, членом которых являлся Шлиман. Было произнесено много речей. Каждый из ораторов считал усопшего принадлежащим своей стране: немцы претендовали на него как на земляка, англичане – как на доктора Оксфордского университета, американцы – как на человека, воплотившего подлинный дух американских пионеров, греки – как на глашатая их древней истории.

То, что один из самых богатых бизнесменов Америки и Европы, археолог-самоучка Генрих Шлиман уничтожил подлинную Трою, стало известно лишь много лет спустя.

Лев Толстой. Тройная бухгалтерия зеркала русской революции

18 сентября 1852 года увидел свет номер выходившего под редакцией Николая Некрасова и Ивана Панаева журнала «Современник», в котором ДЕБЮТИРОВАЛ МОЛОДОЙ ПИСАТЕЛЬ, скрывшийся за инициалами Л. Н. Повесть называлась «Детство».

Теперь Льва Толстого изучают в школе. Только что не анатомируют – где родился, где учился, какое первое слово сказал. А уж что касается того, что написал, – так чуть не наизусть учат. Но оно того стоит. А ВОТ ЧЕГО НЕТ В ШКОЛЬНОЙ ПРОГРАММЕ – ТАК ЭТО САМОЙ ЛИЧНОСТИ ПИСАТЕЛЯ. Множество фотографий, где граф Толстой – седой старик, в простой, белой рубахе и босиком. Отчего-то именно такое представление о нем полюбилось и прижилось более всего. Ну а если заглянуть чуточку за угол? НЕ ВСЕ ЗНАЮТ, КАК СКЛАДЫВАЛАСЬ У ГРАФА ЖИЗНЬ МАТЕРИАЛЬНО-ДЕНЕЖНАЯ. Его называли «бессребреником, презирающим деньги» – но и «расчетливым скопидомом». Деньги были для него то «гадкой вещью», то мерой семейного благополучия, а то и великим грехом.

В молодости Лев Толстой кутил и в пух и прах проигрывался в карты, не забывая, однако, при этом вести «Журнал для слабостей», в котором ругательски ругал себя за молодечество и пустую жизнь. После чего отправлялся на очередную партию в штос.

Остепенившись, стал расчетливым помещиком, владельцем 8 тыс. десятин земли, с которым отчаянно соревновался помещик Шеншин (Афанасий Фет) и которому отчаянно завидовал горожанин Достоевский, лишь в канун смерти выбравшийся из долгов покойного брата Михаила и кабалы собственных издателей.

К концу жизни Лев Толстой стал равнодушен к благам земным; стремление к обогащению считал ничтожным, а гонорары свои отдавал духоборам, собиравшимся эмигрировать от преследований правительства в Канаду.

Культ предков

Люди, хорошо знавшие Льва Николаевича и его семью, его предков, считали, что важнее всякой наследственности и наследства для него был самый настоящий культ предков. Недаром писатель считал себя «произведением предшествующих людей», среди которых выделялись дед по отцовской и дед по материнской линиям. И в самом деле, в молодости, до женитьбы, Лев Толстой вел себя так, будто стремился подражать деду по отцу – Илье Андреевичу Толстому. Илья Андреевич был человеком довольно ограниченным, но веселым и мягким. Владел 1,2 тыс. крепостных, 4 тыс. десятин земли, 3 винокуренными заводами, поставлявшими вина на российский рынок. Этот легендарный сибарит и мот запросто посылал слуг на юг Франции за свежими фиалками, а за настоящей стерлядью – в Астрахань. Белье свое отсылал стирать в Голландию (впрочем, как веком позже и князья Куракины, убедившиеся на горьком опыте, что русские прачки так и не научились тонкой работе с дорогой тканью). Промотав полумиллионное состояние, Илья Андреевич Толстой на исходе жизни стал губернатором в Казани. Молодого Толстого поражала естественная способность и всегдашняя готовность деда жить en grand (на всю катушку), и похоже, именно Илья Андреевич стал прототипом старого графа Ростова в романе «Война и мир».

Став же человеком семейным, солидным и знаменитым писателем, Лев Толстой, по всеобщему убеждению, больше всего напоминал деда по материнской линии – князя Николая Сергеевича Волконского, для которого подлинным богом был порядок (в романе «Война и мир» он стал прообразом старого князя Болконского). Вспоминали и прадеда Льва Николаевича, Николая Ивановича Горчакова, обладателя огромного состояния, человека чрезвычайно скупого. Любимым его занятием, которому старик Горчаков мог предаваться целыми днями, было пересчитывание денег, хранившихся в заветной шкатулке. Слепой старец перебирал мятые бумажки, даже не подозревая о том, что слуга, прощелыга и вор, давно половину их подменил газетной бумагой.

«Самый пустяшный малый»

В апреле 1847 года между братьями и сестрой Толстыми состоялся раздел наследственного родительского имущества. Льву достались деревни Ясная Поляна, Ясенки, Ягодная, Пустошь Мостовая знаковые люди Крапивенского уезда и Малая Воротынка Богородицкого уезда Тульской губернии. В общей сложности он получил 1,47 тыс. десятин земли и 330 душ мужского пола. В «дополнение выгод» братья выделили ему 4 тыс. руб. серебром.

Земля в Ясной Поляне была «плодовитая, хлеб и покосы средственные, лес дровяной, крестьяне на пашне». Иными словами, средненькая усадьба. Да вдобавок заложенная родителями в Опекунском совете. И первым делом Лев Толстой попытался вызволить имение из опекунства в полную свою собственность. А заодно озаботился проектом лесонасаждения в России и освобождения яснополянских крестьян от барщины. Подумывал, и всерьез, о службе в Министерстве иностранных дел, открыл школу для крестьянских детей...

Как и следовало ожидать, все его усилия шли прахом, а проекты оставались на бумаге. Спасали карты. Живший «безалаберно, без службы, без занятий, без цели», он целиком отдался «проклятой страсти» к игре. Проигрыши становились все более впечатляющими: 850 руб., 3 тыс., 5 тыс. руб... Чтобы расплатиться с долгами, спустил Малую Воротынку за 18 тыс., Ягодную за 5,7 тыс. руб...

При этом за гроши отдавал на ярмарках породистых лошадей, швырял деньги в самых дорогих ресторанах и у самых модных портных. Старшие братья и вынесли вердикт: «пустяшный малый».

Ясная Поляна к тому времени пришла в полный упадок. Сказывалась не только неопытность молодого помещика, но и «бессовестный грабеж» со стороны управляющего и старосты («дурака набитого»). Будучи не в силах справиться с ворьем, Толстой возвращался за карточный стол. Безуспешно, разумеется.

Писатель и хозяин

Восемь лет он то и дело ставил в своих дневниках вопрос: «На что я назначен?» Между картами, конными ярмарками и гульбой он выкраивал часы для собственно литературного творчества. Но лишь 7 марта 1851 года записал в дневнике: «Заняться для завтра... роман». И начал писать, увлекся – и довел до конца повесть «Детство».

А уже 2 июля 1852 года Толстой написал письмо редактору журнала «Современник» с просьбой о публикации «Детства». Втайне мучился, бросаясь от отчаяния к надежде. Решил: напечатают – значит, поощрят к сочинительству, и тогда изменится вся его жизнь, а нет – так сжечь все, что уже было начато. Рукопись была принята, и Толстой радовался «до глупости». Отклики редакции были лестными, и дебютант ответил адекватно – в категорической форме потребовал высылки гонорара: в тот момент он остро нуждался в деньгах. С первых же шагов на новом поприще Лев Толстой рассматривал писательство не как барскую прихоть, но как профессию со всеми экономическими вытекающими. В переписке с издателями выяснилось, что «Современник» дебютов не оплачивает, но Некрасов пообещал Толстому за последующие произведения «лучшую плату» – 50 руб. серебром за печатный лист.

Толстой был напрочь не согласен, например, с Иваном Тургеневым, утверждавшим, что подлинный художник не способен заниматься материальными вопросами. «Нет человека, – писал Толстой, – который мог бы обойти материальную сторону жизни». И только усиливал давление на Некрасова. После «Записок маркера» Толстому платили уже 75 руб. серебром за лист, а после «Набега» и «Святочной ночи» – 100. Дело дошло до того, что за лист статьи на педагогическую тему Лев Николаевич выбил сначала 150, а вскоре и 250 руб. Чтобы привязать Льва Толстого к «Современнику», Некрасов стал выплачивать писателю процентные отчисления от доходов издания. Однако молодой автор, назвав дивиденды «неладными», вышел из журнала.