Светлана Махлина - Лекции по семиотике культуры и лингвистике

Светлана Махлина

Лекции по семиотике культуры и лингвистике

Издается по решению Редакционно-издательского совета Санкт-Петербургского культурологического общества

Рецензенты:

М. С. Уваров, доктор философских наук, профессор В. Д. Лелеко, доктор культурологии, профессор

Махлина С. Т.

© Махлина С. Т., 2010

© ООО Издательство «СПбКО», 2010

Предисловие

Закономерным стало введение в классификационный перечень дисциплин, необходимых для подготовки философов и культурологов семиотики культуры и лингвистики. Таким образом, по мнению законодателей современного образования, подготовка культурологов вне семиотики невозможна. Критиковать такой подход было бы неразумно, ибо в таком отношении к данной дисциплине есть серьезный научный резон. Начиная с Ф. де Соссюра, семиотика сначала развивалась в недрах лингвистики. Но затем предмет анализа постепенно стал расширяться, захватывая все более обширные сферы культуры. На рубеже XIX–XX столетий зародилась новая наука – семиотика. Эта наука о знаках вызрела в недрах лингвистики, когда с позиций выявления закономерностей языка, стали исследовать литературу и явления, входящие в ее рассмотрение. Вместе с методами лингвистики семиотика также активно стала использовать и методологию логики и математики. Семиотика возникла на стыке нескольких дисциплин. Возникновение ее было случайным, спонтанным, но результаты оказались ошеломляющими. На основе семиотической методологии исследуемые объекты – в первую очередь явления литературы, мира вещей, анализируемых с позиций языка – стали по-новому осмысляться, явили миру новые, непознанные до времени грани. К тому же оказалось, что методология семиотики чрезвычайно близка кибернетике. Традиционно мышление и язык рассматривались как взаимосвязанные и определяющие друг друга явления. Язык рассматривался лишь как деятельность, сущность которой не тождественна ее объективированному продукту. Однако, начиная со второй половины XX века, стала происходить модернизация рационалистической модели знания. Теперь уже становится очевидным, что происхождение и эволюция языка приводят к социальному контексту, язык становится социализирующим фактором. Стало очевидным, что функция языка как социализирующего фактора призвана описать многообразие социальных практик и отношений к окружающей действительности, становясь практическим сознанием в рамках социальной прагматики. Не случайно лингвистика, и соответственно, семиотика, начинают пониматься как универсальный феномен социальной жизни, приобретая приоритетное направление, играющее важную роль в разрешении накопившихся проблем конца XX—начала XXI вв. Поэтому все гуманитарные науки, и в том числе философия, сталкиваются с проблематикой языкового значения как основополагающей в научном образовании. Оказалось, что язык стал социальной структурой, вложенной в модели действия и в интерпретации. Развитие семиотики в начале XX в. отразилось и на философских теориях. Примером может служить книга Бенедетто Кроче «Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика» (1902).[1] Кроче подводит философию и эстетику под знаковое поле лингвистики: принцип выражения («espression») объединяет «общую лингвистику» и философию, поскольку и та, и другая в пределе «экспрессивно-бытийны». Именно с Кроче философы XX в. активно обращаются к универсуму искусства и проблематике языка. Впоследствии многие философы видели в языке как семиотическом феномене один из важнейших методов познания действительности. М. Унамуно предрекал «омоложение метафизики в металингвистике, которая является подлинной металогикой».[2]

В конце XX в. философские концепции все больше обращают внимание на знаковость культуры, понимая, что предметом исследования поля многообразного художественно-эстетического опыта возможно лишь в его комплексном изучении на теоретическом, практическом и практико-теоретическом уровнях. Искусство XX–XXI вв. требует для его философского исследования отличных от традиционных форм и способов постижения, «конгруэтных уровню их арт-бытия».[3]

Иронизируя по поводу тотального заполнения современной гуманитарной научной сферы терминами семиотики, Малькольм Брэдбери пишет эссе-пародию «Язык для своих»: карманный справочник структуралиста». Протестуя против того, что мета-язык, мета-письмо и т. п. стали заполнять не только эстетику и философию, но и любую интеллектуальную деятельность, Брэдбери становится язвительным, выступая в памфлетах против этого новояза. В частности, он пишет: «на заре столетия появился Фрейд с новыми теориями о бессознательном, и теории эти полностью уничтожили невинность секса, а заодно, к счастью, и связанное с ним чувство вины. Фрейд доказал, что все вокруг – секс, поэтому даже кашлять или кататься на велосипеде стало гораздо интереснее. То же самое происходит сейчас и с языком. Он, как и секс, утратил невинность. И теперь семиотики доказали, что все вокруг – язык, включая и секс. Великий французский семиотик Ролан Барт продемонстрировал, например, что пища – тоже язык… на самом деле все, что мы выставляем напоказ, о чем подаем сигналы или чем обмениваемся, есть язык – будь то секс, пища, деньги, одежда, спорт или законные супруги. Все это система знаков, управляемая валютным курсом (неплохое, между прочим, название для современного романа). Я – язык, и вы – язык, хотя одни из нас в нем сильны, а другие – не очень. Вот так обстоят дела на сегодняшний день, но пусть это не повергает вас в суровое молчание. После того как секс потерял невинность, люди не перестали им заниматься. У них просто пропала охота притворяться, будто они не знают, что делают, когда занимаются сексом, который, оказывается, существовал независимо от их размышлений. Точно так же и с языком. Сегодня нам всем следует признать, что мы – взрослые «означающие», всегда участвовавшие в семиотической деятельности. Не нужно паниковать: мы уже в ней – здесь и сейчас. Поэтому я предложил бы то же, что и Зигмунд Фрейд старушке Вене: «Прилягте на диван и расслабьтесь. Я здесь, рядом. И я вам помогу».[4]

Показывая влияние семиотики на современную культуру, Малькольм Брэдбери в романе «Сокращения» выводит литераторов, на книги которых повлияли Эко и Эндо, а также упоминает роль, которую оказал Ролан Барт на современную культуру в целом и художественную в частности.[5]

В России развитие семиотики пришлось на предреволюционные и первые годы после Октябрьской революции. Однако обилие течений и направлений, характерных для этого времени в России, как в искусстве, так и в науке, в конечном итоге обернулось борьбой между ними. Потерпели поражение научные и художественные представления наиболее глубокомысленные, требующие широкого круга знаний и, как правило, оторванные от привязанности к сиюминутным задачам. И все они стали высмеиваться, а затем и преследоваться.

Так семиотика в России первый раз оказалась под запретом, в загоне вместе с социологией, впоследствии с кибернетикой, генетикой и другими передовыми научными направлениями. Многие представители семиотики преследовались (например, М. Бахтин), труды их оказались запрещенными (например, О. Фрейденберг), кто-то эмигрировал (наиболее яркий пример – Р. Якобсон).

Второй этап победоносного шествия и развития семиотики связан с годами «оттепели» в России. В 60-е годы, когда были реабилитированы многие безвинно пострадавшие, вместе с ними вернулись и те, кто занимался исследованиями в области семиотики. Стали публиковаться труды М. Бахтина, сыгравшие важную роль в развитии семиотических идей не только в нашей стране, но и на Западе, публикуются труды О. Фрейденберг и др. К этому времени относится становление и развитие Московско-тартуской школы. Теперь уже предметом семиотического анализа становится не только литература, но и многие другие виды искусства – музыка, пластические искусства, кино. Семиотические аспекты анализа оказываются применимы и к другим сферам жизнедеятельности человека – быта, в том числе жилища, идеологии и политики. В это время появляются философские труды по семиотике, получает развитие семиотический анализ и в психологии, и в медицине. Однако в России открытое развитие семиотики длится недолго, как недолго просуществовала «оттепель». Наступает «застойный» период, датируемый 1967 годом. В газетах начинается издевательство над семиотическими изысканиями, их терминологией, способами анализа. Многие представители семиотики вынуждены эмигрировать. Единственным оплотом семиотической науки остается Тартуский университет, вернее кафедра литературы во главе с Ю. М. Лотманом. В ответ на притеснения язык исследований становится еще более усложненным, именно в те годы возникает термин «вторичные моделирующие системы». В Тарту печатаются труды под названием «Летняя школа по вторичным моделирующим системам» (всего вышло пять работ). Публикации по семиотике ждали и в России и за рубежом, но распространение идей оказывается замкнутым, аудитория искусственно ограничивается. Так снова развитие семиотики было извне сдержано, свернуто. И все же здесь интенсивно развивалась семиотика во взаимодействии с учеными из других городов СССР, в первую очередь из Москвы (почему эта школа называется «Московско-тартуской»). В трудные годы «застоя» это была единственная база для такого рода исследований. Следует также иметь в виду, что на заре становления семиотики как науки ученые, работавшие в Санкт-Петербургском университете, приняли активное участие в разработке основных направлений и проблем этой философской дисциплины.