Юваль Ной Харари - Sapiens. Краткая история человечества Страница 10

Сторонники этой теории «архаической коммуны» утверждают, что супружеские измены и высокий процент разводов, не говоря уж о множестве психических расстройств, от которых страдают и дети, и взрослые, возникают из-за того, что людей вынудили жить в малой семье и моногамных отношениях, а это не соответствует их биологической природе[7].

Многие ученые яростно опровергают подобную теорию, настаивая, что и моногамия, и семейная жизнь запрограммированы природой человека. Хотя общество древних охотников-собирателей и было более эгалитарным, чем современное, и элементы коммуны в нем имелись, но, по мнению этих исследователей, даже тогда общество делилось на отдельные ячейки, состоявшие из супружеской пары и их общего потомства. Потому, дескать, и поныне моногамные отношения и малые семьи считаются нормой в большинстве культур и повсюду мужчины и женщины ревниво цепляются за своих партнеров и детей, а в некоторых государствах — например, в Северной Корее и Сирии — власть до сих пор передается от отца к сыну.

Чтобы разобраться в этом споре, следует побольше узнать об условиях, в которых жили наши предки десятки тысяч лет тому назад, между когнитивной революцией (70 тысяч лет назад) и началом сельскохозяйственной революции примерно 12 тысяч лет назад.

К сожалению, достоверными свидетельствами мы почти не располагаем. Весь спор между приверженцами «архаической коммуны» и «извечной моногамии» основан на очень небольшом количестве фактов. Письменных источников той эпохи, разумеется, нет, а археологические находки сводятся к окаменевшим костям и каменным инструментам. Артефакты, изготовленные из более хрупких материалов — дерева, тростника, кожи — сохраняются лишь при уникальном везении. Само понятие «каменный век» и представление, будто до эпохи сельского хозяйства люди не знали ничего, кроме камня, проистекает из этого археологического казуса. Гораздо точнее было бы именовать тот период «деревянным веком». Большая часть инструментов древних охотников и собирателей была сделана из дерева, однако теперь мы находим в основном каменные орудия, потому что камень сохраняется гораздо лучше, чем дерево.

Реконструировать жизнь древних людей на основании сохранившихся предметов весьма проблематично. Одно из самых очевидных отличий между тогдашними охотниками-собирателями и их потомками аграрной и индустриальной эпох заключается в том, что собиратели обходились очень небольшим количеством вещей, да и те играли в их жизни малосущественную роль. За свою жизнь гражданин развитой страны становится владельцем — постоянным или временным — миллионов изделий: от домов и машин до памперсов и молочных пакетов. Всякий род деятельности, вера или даже эмоция выражаются рядом артефактов. Скажем, наши пищевые привычки породили безумное множество предметов и институтов, от стаканов и ложек до генетических лабораторий и океанских судов. А сколько у нас игрушек, от карт до стадионов на 100 тысяч мест! Наши романтические и сексуальные отношения скрепляются кольцами, кроватями, красивой одеждой, сексуальным бельем, презервативами, модными ресторанами, дешевыми мотелями, агентствами знакомств, залами ожидания в аэропортах, свадебными залами и компаниями по доставке угощения. Религия освящает важные дни нашей жизни в готических соборах и в мечетях, в индуистских храмах и синагогах, нам требуются свитки Торы, тибетское молитвенное колесо, рясы священников, свечи и благовония, рождественские елки, маца, могильные памятники, иконы.

Мы не замечаем, сколько у нас добра, пока не придется переезжать. Наши кочевые предки меняли место обитания каждый месяц, а то и каждую неделю, даже каждый день. Закидывали мешок со всем имуществом на спину — и вперед. И ни компаний, занимающихся перевозкой, ни транспорта, даже — на первых порах — гужевого. Соответственно, всегда иметь с собой люди могли только самое необходимое. Значит, их умственная, религиозная и эмоциональная жизнь не опиралась на артефакты. Археологи, которые будут рыться в земле через 100 тысяч лет после нас, смогут восстановить достаточно близкую к истине картину мусульманской веры и обрядов по миллионам предметов, которые они откопают на месте разрушенной мечети. Но нам сегодня затруднительно восстановить верования и ритуалы древних охотников и собирателей — это примерно так же сложно, как если бы будущий историк вздумал реконструировать общение современных подростков лишь на основе сохранившейся после них бумажной переписки — ведь от телефонных разговоров, электронных посланий, блогов и СМС не останется и следа.

Вот почему наши представления о жизни охотников и собирателей будут искажены, вздумай мы полагаться только на археологические находки. Как восполнить этот недостаток информации? Давайте присмотримся к современным примитивным обществам. Антропологи могут наблюдать их вживую. Однако следует соблюдать величайшую осторожность, экстраполируя черты современного общества собирателей в древность.

Во-первых, все подобного рода общества, сохранившиеся до современной эпохи, ощущают влияние соседствующих с ними аграрных и индустриальных обществ, а потому рискованно было бы переносить все их свойства на общества, существовавшие без подобного соседства десятки тысяч лет тому назад.

Во-вторых, современные примитивные народы уцелели главным образом на территориях с тяжелым климатом, в зонах, непригодных для земледелия. Люди, приспособившиеся к экстремальным условиям пустыни Калахари в Южной Африке, едва ли могут служить моделью для восстановления жизни древних народов в плодоносной долине реки Янцзы. Плотность населения в таких регионах, как пустыня Калахари, намного ниже, чем была в долине Янцзы даже в глубокой древности, а этот фактор существенно влияет на размер и структуру человеческих сообществ и на отношения между ними.

В-третьих, одна из самых замечательных особенностей примитивных обществ охотников и собирателей — их многообразие. Отличия наблюдаются не только между разными частями света, но и в пределах одного региона. Прекрасный пример — то разнообразие, которое наблюдали первые европейцы, ступившие на землю Австралии: к моменту британского завоевания аборигены, числом от 300 до 700 тысяч, представляли несколько сотен (от 200 до 600) племен, каждое из которых насчитывало несколько кланов[8]. Каждое племя имело свой язык, религию, общепринятые нормы и обычаи. Например, вокруг современной Аделаиды в южной Австралии жило несколько патрилинейных кланов, отсчитывавших родство по отцовской линии. Эти кланы объединялись в племена строго по территориальному признаку. Некоторые племена на севере Австралии, напротив, большее значение придавали происхождению по матери, и племенная принадлежность в них определялась тотемом, а не территорией.

Естественно предположить, что и среди древних охотников-собирателей царило такое же этническое и культурное разнообразие. Что те 5-8 миллионов человек, которые обитали на Земле к началу аграрной революции, делились на тысячи племен с разными языками и культурами[9]. Ведь таково наследие когнитивной революции: благодаря языку воображения даже люди с общими генами, жившие в одинаковых экологических условиях, начали создавать принципиально разные воображаемые реальности, то есть разные ценности и нормы.

Например, есть все основания считать, что племя, жившее 30 тысяч лет назад на том месте, где теперь стоит Оксфордский университет, говорило не на том языке, на котором говорили обитатели древнего Кембриджа. Одно племя могло оказаться воинственным, а другое — миролюбивым. Допустим, кембриджцы жили коммуной, а оксфордцы разбились на малые семьи. Кембриджцы (правильнее именовать их кантабригийцами), не жалея времени, вырезали деревянные статуи духов-покровителей, а оксонианцы воздавали тем же духам почести танцем. Первые признавали реинкарнацию, вторые считали эту концепцию вздором. В одном обществе допускались однополые отношения, в другом — строго-настрого запрещались.

Иными словами, хотя наблюдения антропологов за жизнью современных примитивных народов позволяют нам понять, какими возможностями располагали древние собиратели и охотники, на самом деле в древности горизонт возможностей{2} был гораздо шире, и почти все они ускользают теперь от нашего внимания. Пламенные дебаты вокруг «естественного образа жизни» сапиенсов упускают из виду главное: после когнитивной революции невозможно говорить о каком-то одном естественном для человека образе жизни. Есть лишь культурный выбор — среди ошеломительно богатой палитры оттенков.

Какие же гипотезы о жизни в досельскохозяйственный период мы можем строить с достаточной уверенностью? Кажется вполне убедительным предположение, что подавляющее большинство жило небольшими группами из нескольких десятков, максимум нескольких сот человек и что в ту пору общество целиком состояло из людей. Важно подчеркнуть последний пункт, ибо это отнюдь не очевидность: в аграрном и индустриальном обществе большинство составляют одомашненные животные. Они, разумеется, не ровня своим хозяевам, но тем не менее тоже являются частью общества. На сегодня в Новой Зеландии проживает 4,5 миллиона сапиенсов и 50 миллионов овец.