Анатолий Доронин - Художник Константин Васильев Страница 10

Константин наслаждался суровой красотой здешних речных далей. В такие часы начиналась активная духовная работа художника: в сознании возникали и вереницей проходили грозные эпизоды отечественной истории. Сохранился небольшой лист бумаги, на котором Васильев простым карандашом сделал первые наброски «Свияжска». На рисунке величиной с этикетку спичечного коробка точно передан замысел будущей картины. Так и изобразил все художник потом на холсте, добавив в композицию картины лишь одну существенную деталь – фигуру молодой женщины в ярко-красном сарафане, поднявшейся на крутой, продуваемый неугомонными ветрами берег; таким приемом художник соединил давнее прошлое с жизнью сегодняшней. Контраст холодного серо-голубого тона неба и воды с обжигающе ярким убранством женщины невольно тревожит чувства зрителя, вынужденного поверить в реальность сказочного образа, созданного фантазией живописца.

В картине новаторски смело передана среда, сама вольная природа. Домысливал ли Константин цвета или брал их прямо с натуры, богатой холодными тонами, сказать трудно. Но вот пометки, сделанные его собственной рукой на том маленьком карандашном рисунке: «Остров и соборы – все в серебристо-голубой дымке, сквозь которую угадываются другие цвета. Небо – жемчужное; внизу серо-голубовато-желтоватое; кверху через оранжеватый – к серебристо-голубому. Даль – серо-изумрудная, по сравнению с островами…»

Так представлял себе художник будущее полотно, именно так зазвучало оно, выйдя из-под кисти живописца, и сразу же оказалось в числе лучших его произведений. Своим огромным успехом «Свияжск» обязан прежде всего необычайному цветовому решению. Использовав при написании этой картины множество тончайших серых тонов и цветовых переходов в очень широком диапазоне: от светло-серого до иссиня-свинцового, Васильев в дальнейшем смело применял эту находку в других работах, воспевающих неброскую, щемящую красоту русского Севера. Он дал самостоятельную жизнь мглисто-серому, серебристо-стальному и другим тонам. Эти сумеречные цвета получили у него равные права с яркими красками и, контрастируя с ними, выиграли строгостью и чистотой, близкими к реальным краскам русского Севера. Художник возвеличил серую гамму тонов, вызывая у нас невольные ассоциации с волшебной красотой морского жемчуга, строгим блеском клинка, туманно-мглистой тишиной зимнего утра…

Васильева, обладавшего широкой эрудицией, и прежде привлекали эпос, народная поэзия. Но теперь именно в них нашел он ответ на волнующие вопросы, обратившись к ярким и великим характерам, созданным гениальной фантазией народа. Художник всем своим существом устремился к основному на земле: народу и его творчеству. Родилась идея широко отобразить героев народного эпоса, выстроив образы-символы в единый ряд цикла «Русь былинная».

В это время, весной 1967 года, в дом Васильевых пришла беда: тяжелый, неизлечимый недуг обрушился на младшую сестру Константина – десятиклассницу Людмилу. Для Кости она была не только любимой сестрой, но и близким другом. Девушка весьма одаренная, Люда, несмотря на свой юный возраст, любила и хорошо понимала музыку, отличалась начитанностью. В последние месяцы жизни, не имея сил подняться с постели, она вслух читала былины, а художник, чтобы скрасить ее одиночество, в той же комнате писал картины.

Предчувствуя скорую кончину, Люда, однако, ни разу не проронила слезинки, не показала близким духовной слабости, страха перед неминуемой трагедией. Напротив, до последних дней она стремилась активно жить, участвовать в творческих поисках брата. Любимой фольклорной вещью Люды в те трагические дни стала былина о Дунае Ивановиче. Девушку привлекала сила, неудержимая мощь богатырей, способных даже после гибели не покидать навсегда матушку-землю, а, превратившись в могучие реки, припасть к ней своими водами.

Она попросила Константина взяться за разработку этой былины, чем он и занялся с большим желанием. Это было болезненно-обостренное творческое содружество близких людей, понимающих, что их увлеченность общей идеей – последний совместный след в этой жизни. Константин не спешил, делал наброски в поисках лучшей композиции, наиболее точно выражающей тему «Рождение Дуная».

Итогом этой работы стали два больших полотна и три законченных эскиза.

Языческий мир не раз давал людям мотивы для интересных легенд. В живописи этот духовный пласт нашего народа освещали В. Васнецов, М. Врубель, Н. Рерих, М. Нестеров. Васильеву ближе других по своему мироощущению, – несомненно, был Васнецов. Константин любил его и выделял среди других русских художников, даже среди своих любимейших: Крамского, Нестерова, Корина.

Отыскав в Москве Дом-музей Виктора Михайловича Васнецова, Константин зачастил туда. Будучи очень гордым и скромным человеком, он посчитал неудобным демонстрировать свою профессию: что-либо зарисовывать в музее или вступать в разговоры с персоналом музея, хотя его там интересовало все.

Константин стал ежедневно приходить в этот дом. Он вникал в тонкости васнецовских картин, а вечером тщательно зарисовывал все по памяти.

Но нельзя сказать, чтобы Васильев рабски преклонялся перед своим кумиром. Он не принимал Васнецова слепо и позволял себе иногда в разговоре с друзьями делать весьма смелые замечания. Рассматривая однажды в Третьяковке «Трех богатырей», Константин сказал Пронину:

– Картина великолепная, но почему у автора такое пренебрежение к фону: земле, небу? Он их написал небрежно, мало придавая значения форме и цветовым соотношениям, особенно в прорисовке неба…

Нужно заметить, что Васильев крайне скрупулезно относился к отделке работ на стадии их завершения. И бывали случаи, когда он по нескольку раз переписывал фон, добиваясь точного звучания красок.

Еще как-то раз Васильев делился, теперь уже с Шорниковым, мнением о картине «После боя»:

– Васнецов становится рабом натуры, совершенно очевидно, что он писал убитого воина, расположенного на переднем плане, с натурщика.

Константин считал себя противником слепой натуры. Специально натурщиков он не привлекал, но постоянно наблюдал жизнь. Часто друзья замечали, как во время разговора художник то и дело приглядывался к рукам, жестам или к лицу человека каким-то особенным изучающим взглядом. А бывало, вдруг просил собеседника не менять позу и начинал рисовать его. Он ловил такие моменты и у себя в квартире (карандашный портрет Г. Пронина), и в вагоне поезда (карандашный портрет В. Зайцева), и в гостях у друзей (портреты маслом В. Белова и В. Павлова).

Наблюдать и творчески осмысливать жизнь помогала художнику его постоянная внутренняя сосредоточенность. Он был человеком не суетным, имел абсолютную убежденность в том, что живет правильно. Чем бы Константин ни занимался – говорил ли с друзьями, рисовал ли, гулял, – он пребывал в искусстве. Даже в часы творческой передышки Васильев как-то по-особенному наблюдал за происходящим. Друзья могли болтать с ним о пустяках, а его добрый, но напряженный взгляд готов был в любую секунду воспринять от жизни значимый ее миг.

«Я иногда просто останавливался и удивлялся, как Костя смотрит, – вспоминал Пронин. – По особенному, с этаким неназойливым проникновением в самую душу. Потом понял: он смотрит взглядом художника. Кто-то сказал, что гениальность – это постоянное внимание. Да, это про него сказано. Есть люди, которые не разбрасываются, всего себя отдают одному делу. Константин Васильев был именно таким».

Его неизменная сосредоточенность поражала многих. Когда бы ни приехали к нему друзья – он всегда работал, рисовал. Всегда! А ведь он прожил в Васильеве практически всю свою жизнь, при матушке, сестрах, племянницах. И казалось, большего ему и не надо было.

Тот же Пронин сначала удивлялся:

– Все мы ищем в городе новых интересных встреч, а ему это вроде бы и не нужно.

Но жажду общения Константин утолил еще в период учебы в Москве, а затем в Казани до 18-20 лет, и ему хватило этого на всю оставшуюся жизнь. Духовные ценности художник черпал в личной библиотеке, фонотеке, пользуясь книгами и грампластинками, осмысливая их содержание, делая свои обобщения. И ему вовсе не требовалось покидать Васильево в поисках чего-то нового. Напротив, друзья стремились к нему в поселок. В беседах с ними художник уходил от своих картин, увлекаясь какими-то рассуждениями, но продолжая творчество в том его виде, в котором позволяла обстановка: все время наблюдал, запоминал. И через годы это вдруг всплывало на его полотнах. Так, в «Нечаянной встрече» герой смотрит с холста «седыми» глазами одного его московского друга – Александра Харченко, а в работе «Илья Муромец и голи кабацкие» узнаваемы лица многих самых близких друзей Константина.

Не случайно основная часть картин Васильева с изображением людей сделана не с натуры. Приступая к созданию какого-либо образа, Константин собирал, накапливал в себе типы, характеры, движения, формы, краски и только потом брался за кисть.